Конечно, могла бы.
Но это просто ветер свистел в ветвях.
Фу– ух.
– Скажи, что мы в безопасности, – попросил Норман.
– Мы в безопасности, – сказал я. – Нет, стой-ка. Бензином не пахнет?
27
Представление не кончится, пока не окочурится толстяк.
Нет, конечно, мы не умерли.
Нас не разнесло на мелкие кусочки.
Нескольких секунд до взрыва бензобака нам хватило, чтобы оказаться в «Веселом садовнике».
Паб почти не пострадал. Основная часть взрыва пришлась на долю тюдоровского домика. Обидно, конечно: он был такой старинный, такой ухоженный, живописный и все такое.
Но я уже говорил, что мне больше по душе эпоха королевы Виктории. А архитектура эпохи Тюдоров мне никогда не нравилась.
У Нормана денег с собой не было, так что платить за пиво пришлось бы мне.
Если бы в пабе было пиво. Электричество-то отключилось. И насосы больше не работали.
– Света, чтоб их, нету, – заявил хозяин. – Наверно, виноват это чертов тысячелетний компьютерный забой, о нем всю дорогу говорили.
– Компьютерный сбой, – поправил его Норман.
– Это кто сказал? – спросил хозяин. – Ни хрена, мать его, не вижу в этой тьме.
На самом деле было не так уж темно: на другой стороне улицы уютно пылал тюдоровский домик.
– Просто налейте нам две двойных из ближайшей бутылки, – сказал я. – Можно даже без льда и лимона.
– Держите, – и он налил две двойных на ощупь.
– Знаете, что мне это напоминает? – прошамкал какой-то старикашка в углу. – Войну мне это напоминает. Может, споем тогда, а? Вспомним боевой дух времен блица, когда рабочие классы сплотились и стали тем, что мы есть.
– А что мы есть? – спросил я.
– Бедняки, – ответил старик. – Бедняки, и тем гордимся.
Ну так я ничего не имел против, так что спел вместе с остальными. Это был мой народ. Я был его частью, а они были частью меня. Я наконец был дома, среди своих. И мы пели во всю силу голосов. Пели песню, которую все мы знали и любили. Песню, которая так много значила для нас.
Это была песнь надежды. Это был гимн. Это была песня, в которой так или иначе говорилось все, что можно о нас сказать.
У меня слезы на глаза наворачивались, когда мы ее пели.
Второй куплет я забыл.
То, что случилось, когда часы пробили двенадцать в ту последнюю ночь двадцатого века, теперь стало историей. Изустной, то есть, историей. Потому что никакой другой нету. Изустная история, рассказы у камелька, причем все разные.
Это как с убийством Кеннеди: все помнят, где они были в ту ночь, когда погас свет.
Потому что для большинства из нас он больше никогда не зажегся.
Говорят, где тонко, там и рвется. Это мы проходим в начальной школе. И это правда – возьмите любую цепочку. А что тогда сказать про то, как рвались цепочки технологические? Все системы были звеньями одной цепи. Все эти компьютерные сети, как они обменивались данными, скармливая их друг другу.
Весь 1999 год британское правительство смело глядело в будущее. По его словам выходило, что затронуто будет не более одного процента всех систем. Всего-навсего один процент. Не о чем беспокоиться.
Так значит, всего одно звено из ста.
А разве это не значит, что цепочка все равно порвется?
В результате, конечно же, их прогноз оказался ни к черту не годным. Агенты Тайного Правительства работали очень тщательно.
Отказало примерно сорок процентов всех жизненно важных систем.
Отказало все.
Все.
Светофоров: нет.
Диспетчерских служб в аэропортах: нет.
Диспетчерских служб на железных дорогах: нет.
