Мир в табакерке, или чтиво с убийством

– Сады – его. Он может делать все, что захочет.

– Ты хочешь сказать, что он может делать с нимивсе, что захочет.

– Как угодно. Теперь смотри сюда, – Норман выудил из другого кармана смятый обрывок прозрачной пленки и поднял его на просвет. – Узнаешь?

На пленке был напечатан жирный черный логотип Давстона, тот самый логотип, что так расстраивал покойного викария Берри. Три головастика, играющие в догонялки.

– Знак Зверя, – ухмыльнулся я.

– Не корчи из себя идиота, – сказал Норман. – Этим знаком алхимики обозначали Гею.

– Кого?

– Гею, богиню Земли. Она родила Урана, а от него – Крона, Океана и титанов. В алхимии ее часто представляют три змеи. Они символизируют серу, соль и ртуть. Союз этих трех элементов в космическом горниле символизирует соединение мужского и женского начал, порождающее философский камень.

– Иди ты, – сказал я.

– Сам иди. В конечном итоге этот символ означает союз растительного и животного царств. Человек и природа, все такое. Черт возьми, уж я-то знаю, я этот логотип ему и разработал.

– Ой, – сказал я. – Прошу прощения.

Норман наложил кусок пленки на карту.

– Ну, что ты теперь видишь? – спросил он.

– Офигенно большой логотип, наложенный на карту поместья.

– И то же самое ты увидишь с самолета, когда выровняют грунт и пересадят деревья. Логотип, выведенный зелеными деревьями по коричневой земле.

– Знаешь, он Ричард, – сказал я.

– Мне это не дает покоя, – сказал Норман. – А он тут еще со своей невидимой краской. Не надо было ему рассказывать.

– Не помню, чтоб ты мне рассказывал.

– Совершенно секретно, – сказал Норман, и постучал пальцем по кончику носа.

– Ну так?

– Ну так вот. Он обсуждал со мной цвет, который хотел бы использовать для новой марки сигарет. Сказал, что ему нужно что-нибудь откровенно бросающееся в глаза, чтобы выделялось среди всего остального. А я сказал, что если выбрать красный – не ошибешься. Все самые продаваемые товары – в красной упаковке. Наверно, это имеет какое-то отношение к крови и сексу. А потом я сделал ошибку и рассказал ему об этой новой краске, над которой я работал. Она ультрафиолетовая.

– Но ультрафиолет невидим, – я глотнул из кружки. – Человеческий глаз его не различает.

– В этом-то все и дело. Если ты сможешь получить непрозрачную ультрафиолетовую краску, то все, что ты ей покрасишь, станет невидимым.

– Фигня, – сказал я. – Не может такого быть.

– Почему нет? Если ты красишь что-нибудь непрозрачной краской, ты же не видишь то, что покрасил – только слой краски.

– Да, но ультрафиолет невидим.

– Именно. Поэтому, если ты не видишь сквозькраску, ты не видишь того, что под ней, так?

– Здесь, должно быть, есть логическая ошибка, – сказал я. – Если краска не видима глазом, ты увидишь предмет, который ей покрашен.

– Не увидишь – если краска непрозрачная.

– Ну и что, ты сделал все-таки такую краску?

Норман пожал плечами.

– Может, и сделал.

– Сделал или нет?

– Не знаю. Думаю, что сделал, но сейчас никак не могу найти банку из-под варенья, в которую я ее налил.

Я сделал гримасу, которая должна была обозначать: «не вешай лапшу».

– А Т.С. Давстон, я так думаю, пожелал купить у тебя банку-другую твоей чудо-краски?

– Все, что смогу сделать. Как он сказал, из чисто эстетических соображений. Он хочет выкрасить ей всю колючую проволоку на верху изгороди.

Я встал и направился за очередной порцией сидра. У стойки хозяин заведения любезно обратил мое внимание на то, что я уронил свою пижонскую записную книжку.

– Все еще работаете в большом доме? – спросил он.

– Стал бы я пить в такой дыре, как эта, если бы там не работал?