Мир в табакерке, или чтиво с убийством

нас под себя. Втянул нас в себя и поглотил. У меня перехватило дыхание.

Жара валила с ног, а влажно было настолько, что все жизнеспособные поры тут же начинали выделять пот.

– Поторопитесь, – сказал дядюшка. – Нельзя, чтобы температура понижалась.

Мы торопливо прошмыгнули внутри и то, что я увидел, мягко говоря, произвело на меня впечатление.

Это была оранжерея в викторианском стиле.

Я всегда обожал викторианцев. За их искусство, за их изобретения, за созданные ими шедевры архитектуры. И хотя многие пуристы поют хвалу эпохе короля Георга за классичность стиля, лично я считаю, что в очень многих зданиях той поры чувствуется чопорность незамужних тетушек. Тогда как викторианские здания похожи на растрепанных румяных уличных девок. Они радуются тому, что они есть. Они кричат нам: «Да посмотрите на нас – ну не красотки ли?»

Викторианцы знали, что значит строить с размахом. Когда они воздвигали музеи, отели, дамбы, мосты, они зачастую перебарщивали. Если где-нибудь оставалось место для замысловатого завитка или хитрой финтифлюшки, они тут же приделывали их туда.

Что же до оранжереи дядюшки Джона Перу Джонса… если представить себе, что разъяренный защитник классицизма принялся бы тыкать викторианским стеком черного дерева в каждый замысловатый завиток или хитрую финтифлюшку, он бы выбился из сил раньше, чем дошел бы до ближайшего угла. Это была даже не румяная уличная девка, это была танцовщица из мюзик-холла перед выходом на сцену.

Она сладострастно вздымалась позади дома, оглаживая груди стеклянных куполов. Кованые украшения, всполошенно взметнувшись, неподвижно застыли и декоративные колонны увенчались набухшими капителями. Словно песнь во славу наслаждения, как писал Обри Бердсли.

И хотя оранжерея сама по себе была чудом, то, что в ней росло, удивляло еще больше. Мне уже доводилось видеть экзотические цветы в Кью. Но ничто из того, что я видел, не могло сравниться с этим. Здесь экзотика хлестала через край. Краски были слишком красочными, а понятие размера теряло значение.

Я, открыв рот, уставился на чудовищный цветок, который лениво зиял из огромного горшка. Таких цветов просто не бывает. Не может быть.

– Rafflesiaarnoldii, – сказал дядюшка. – Самый большой цветок во всем огромном мире. Привезли с Суматры, туземцы там верят, что его опыляют слоны.

Я наклонился к цветку, чтобы получше ощутить его аромат.

– Я бы этого не делал, – заметил дядюшка.

Поздно.

– Ффффууууууууууууууу! – вырвалось у меня, я отшатнулся назад, и схватился за нос свободной рукой.

– Пахнет в точности как гниющий труп, – сказал дядюшка Джон Перу Джонс. – Лучше не нюхай ничего, сначала не спросив меня.

Я сделал попытку восстановить самообладание и заявил, покривив душой:

– Не так плохо.

– Чарли сказал то же самое, – ухмыльнулся дядюшка. – А я-то думал, что у детей более тонкое обоняние.

Я помахал рукой перед носом и спросил, указывая на ближайшее растение:

– А это как называется? – Как будто мне было действительно интересно.

– А, это! – дядюшка довольно потер ручки, и любовно уставился на большие, жирные, белые цветы со множеством лепестков, словно бы в оборках. Они плавали в большой бочке на поверхности маслянистой воды. – Их называют «следы ангела».

Я вытер пот со лба. С меня уже всерьез текло. Жидкости, необходимые для жизнедеятельности моего юного организма, растрачивались попусту. Мне хотелось пить еще до того, как я сюда вошел, но сейчас я чувствовал опасную близость обезвоживания.

– Следы ангела, – повторил дядюшка. – Называются так потому, что, по преданию, ангелы, как Христос, могут ходить по воде. Но только при полной луне и только по лунной дорожке.

– А листья у них ядовитые, – сказал Т.С. Давстон.

– Исключительно ядовитые, – подтвердил дядюшка. – Попробуешь листочек – и ты среди ангелов. Только так.

– Мне кажется, я окажусь среди ангелов прямо сейчас, если не попью, – сказал я.

Дядюшка быстро оглядел меня. – Поставь ведро, – добродушно сказал он. – Вон там в углу есть кран и рядом с ним – кружка на цепочке. Ничего не трогай, и ничего не нюхай, ладно?

– Хорошо, сэр, – сказал я.

В детстве у меня был хороший запас жизненных сил, и к тому моменту мне уже удалось справиться с дифтерией, коклюшем, некрозом челюсти и бенгальской гнилью и я, разумеется, не мог допустить того, чтобы какое-то там обезвоживание вывело меня из себя. И вот, улучшив свое состояние кружкой-другой жидкости, служившей пивом праотцу Адаму, я снова почувствовал себя свежим, как огурчик. В оранжерее – самое подходящее сравнение.

– Теперь лучше? – спросил дядюшка.

– Да, спасибо, – ответил я.

– Тогда позволь показать тебе вот это.