напрасно ждал какого-нибудь замечания вроде: «Ну что вы, господин Зельб! Это уже из области фантастики». Он опустил тарелку. Пятно от вина довершило метаморфозу: из-под маски уверенности и независимости показался растерянный и напряженный Фирнер. Словно позабыв обо мне, он сделал несколько шагов в сторону открытого окна, потом взял себя в руки, вновь, как щит, поднял перед собой тарелку, коротко кивнул мне и решительно направился к своему столику.
Я пошел в туалет.
— Ну что, мой дорогой Зельб, есть прогресс? — Кортен пристроился к соседнему писсуару и принялся расстегивать ширинку.
— Ты имеешь в виду мое дело или мою простату?
Он, не прерывая процесса, захохотал. Он смеялся так, что ему пришлось даже опереться рукой о стену. Наконец я понял причину его веселья. Однажды мы уже так стояли перед писсуарами, в туалете гимназии имени Фридриха Вильгельма. Это был приготовительный маневр, перед тем как удрать с урока. Если бы учитель, господин Брехер, спросил про нас, староста класса должен был встать и сказать: «Кортену и Зельбу было плохо на перемене, и они сейчас в туалете. Я схожу посмотрю, может, им уже полегчало». Но учитель решил «посмотреть» сам, застукал нас бодрыми и веселыми перед писсуарами и велел в наказание простоять так еще час под присмотром сторожа-швейцара.
— Сейчас придет Брехер с моноклем! — опять прыснул Кортен.
— Тошнотик, сейчас придет Тошнотик! — вспомнил я его кличку.
Мы стояли с расстегнутыми штанами, хлопали друг друга по плечу и смеялись так, что у меня уже слезы катились градом и кололо в боку.
Тогда это могло закончиться для нас плачевно. Брехер нажаловался на нас директору, и я уже представлял себе взбешенного отца, плачущую мать и накрывшееся медным тазом освобождение от платы за учебу. Но Кортен все взял на себя, сказал, что я не виноват, что это он меня подбил удрать с урока. Так что письмо к родителям понес домой он, но его отец только посмеялся.
— Господин учитель, можно мне выйти? — сказал Кортен, застегивая ширинку.
— Как — опять?.. — Я все еще смеялся. Но веселье уже прошло; к тому же Кортена ждали китайцы.
10
Воспоминания о голубой Адриатике
Когда я вернулся в зал, все уже начали расходиться. Фрау Бухендорфф, проходя мимо, спросила меня, как я доберусь домой, ведь с больной рукой не могу вести машину.
— Сюда я приехал на такси.
— Я с удовольствием подвезу вас, мы ведь соседи. Через пятнадцать минут у выхода, идет?
Столики опустели, гости собирались в маленькие группки, которые тут же рассеивались. Рыжеволосая девушка еще стояла с бутылкой вина наготове, но все уже достаточно выпили.
— Привет! — сказал я.
— Ну как вам прием?
— Буфет был превосходный. Я даже удивляюсь, что еще что-то осталось. Кстати, раз уж что-то осталось — не могли бы вы организовать мне маленький пакетик для моего завтрашнего пикника?
— На сколько персон? — Она в шутку изобразила книксен.
— Если у вас найдется время, то на двоих.
— О, к сожалению, я завтра занята. Но я все-таки скажу, чтобы вам приготовили угощение на двоих. Одну минутку.
Она исчезла за створчатыми дверями и вскоре вернулась с довольно объемистой картонной коробкой.
— Видели бы вы лицо нашего шеф-повара! — хихикнула она. — Мне пришлось сказать ему, что вы хоть и со странностями, но важная птица. А узнав, что вы обедали с самим господином генеральным директором, он даже сунул в коробку бутылку «Форстер Бишофсгартена» позднего урожая.
Фрау Бухендорфф, увидев меня с коробкой, удивленно подняла брови.
— Я упаковал сюда вашу китаянку. Вы же видели, какая она маленькая и изящная? Руководитель делегации не отпустил бы ее со мной.
С ней мне почему-то приходили в голову только идиотские шутки. Если бы это было лет тридцать назад, мне пришлось бы признаться себе, что я влюблен. А что думать по этому поводу сейчас, в моем возрасте, когда уже не влюбляются?
У фрау Бухендорфф был «альфа-ромео-спайдер», еще старый, без этого жуткого спойлера.
— Поднять верх? — спросила она.
— Я привык даже зимой ездить на мотоцикле в плавках.
Нет, мой юмор и в самом деле с каждой минутой становится глупее. В довершение ко всему она неверно истолковала мою дурацкую шутку и принялась поднимать верх. И все оттого, что у меня не хватило духу сказать, что для меня нет ничего приятнее, чем ехать теплой летней ночью в кабриолете рядом с красивой женщиной.
— Нет-нет, оставьте, фрау Бухендорфф! Мне нравится ездить теплой летней ночью в открытой спортивной машине.
Мы ехали по висячему мосту над Рейном и портом. Я смотрел то на небо, то на мощные тросы моста. Ночь была светлой и звездной. Когда мы съехали с моста, то прежде чем нас поглотил лабиринт улиц, перед нами на несколько секунд открылась панорама Мангейма с его церквями, башнями и высотными домами. Перед светофором рядом с нами остановился мощный мотоцикл.
— Давай еще съездим на Адриатику![35] — крикнула девушка с заднего сиденья своему другу в шлем, стараясь перекричать рев мотора.
Летом 1946 года я часто бывал на этом озере в бывшем карьере, в название которого мангеймцы и людвигсхафенцы вложили свою тоску по южным краям. Тогда мы с женой еще были счастливы, и я наслаждался этим счастьем, миром и первыми сигаретами. Значит, туда все еще ездят. Сегодня это, конечно, проще и быстрее. Заманчиво — разок окунуться после кино в ночное озеро.
До этого мы ехали молча. Фрау Бухендорфф вела машину быстро, сосредоточив все внимание на дороге. Теперь она закурила.
— Голубая Адриатика… Когда я была маленькая, мы иногда ездили туда на нашем «опеле-олимпии». Ячменный кофе из термоса, холодные отбивные котлеты и ванильный пудинг в стеклянной банке… Мой старший брат уже считал себя взрослым, разъезжал на собственной «виктории-аванти», у него была уже какая-то своя жизнь. Тогда появилась мода — вечером, перед сном, ездить купаться. Сегодня мне все это кажется идиллией, а тогда, в детстве, эти поездки были сплошное мучение.
Тем временем мы подъехали к моему дому, но мне хотелось еще хоть немного продлить эту сладкую муку охватившей нас обоих ностальгии.
— Почему мучение?
— Мой отец хотел научить меня плавать, а с терпением у него было плохо. Боже, сколько я наглоталась воды на этих уроках плавания!
Я поблагодарил ее за то, что она подвезла меня.
— Это была очень приятная поездка под ночным небом.
— Спокойной ночи, господин Зельб.
11
Жуткая история
Хорошая погода ушла, подарив нам на прощание ослепительно-солнечный день. Мы с моим другом
