Пока я говорил, она не отнимала руку, которую я держал в своей ладони. Теперь она высвободила ее и молча вышла.
Я запер дверь на ключ. Потом достал из холодильника банку с маслинами и отправился на балкон. Светило солнце; Турбо, вернувшийся из очередного рейда по крышам, устроился у меня на коленях, громко мурлыча. Причиной этого проявления нежности были маслины. Я дал ему несколько штук. Внизу Юдит завела двигатель. Мотор взревел, но тут же заглох. Может, она сейчас вернется? Через несколько секунд она опять завела машину и уехала.
Заставив себя не думать о том, правильно ли я себя вел, я сосредоточился на маслинах. Это были замечательные маслины, черные, греческие, со вкусом мускуса, дыма и земли.
Просидев около часа на балконе, я вернулся на кухню и приготовил масло с зеленым сыром для улиток на после концерта. Было уже пять часов. Я позвонил Бригите и отсчитал десять гудков, прежде чем положить трубку. Гладя рубашку, я слушал «Валли»[89] в предвкушении Вильгельмины Фернандес. Потом я принес из подвала несколько бутылок эльзасского рислинга и поставил их в холодильник.
12
Заяц и ёж
Концерт проходил в Зале Моцарта. Наши места были в шестом ряду слева, так что можно было не волноваться, что дирижер будет заслонять певицу. Я окинул взглядом зрительный зал. Публика была смешанная — приятное сочетание разных категорий зрителей, от пожилых дам и кавалеров до детей и подростков, которым больше подошел бы какой-нибудь рок-концерт. Бабс, Рёзхен и Георг явились в каком- то странном настроении: мама с дочерью все время шушукались и хихикали, а Георг выпячивал грудь и напускал на себя важный вид. Сев между Бабс и Рёзхен, я похлопал одну по левой, а другую по правой коленке.
— Дядя Герд, я думала, ты сам приведешь себе женщину, чтобы похлопывать ее по разным местам. — Рёзхен брезгливо взяла мою руку двумя пальцами и сбросила ее со своей коленки. Ее рука была в черной кружевной мите?нке.[90] Жест был уничтожающим.
— Ах, Рёзхен, Рёзхен! Когда ты была маленькой девочкой и я спас тебя от индейцев и ты сидела у меня на левой руке, а в правой я держал кольт, ты так со мной не разговаривала.
— Индейцев больше нет, дядя Герд.
Что стало с той милой девочкой, которую я знал когда-то? Я посмотрел на нее сбоку — постмодерновая прическа, серьга в виде серебряного кукиша, плосковатое лицо, как у матери, и слишком маленький, все еще детский ротик.
Дирижер, по виду настоящий мафиозо, маленький, жирный, склонил перед нами свою завитую голову, взмахнул палочкой, и оркестр заиграл попурри из «Джанни Скикки».[91] Этот «мафиозо» был мастер своего дела. Скупыми движениями изящной палочки он извлекал из огромного оркестра нежнейшие звуки.
В его пользу говорило и то, что за литавры он усадил милейшую, одетую во фрак и брюки, маленькую литавристку. Я даже подумал, не подождать ли мне ее после концерта у служебного выхода и не предложить ли ей поднести до дома ее литавры.
Потом вышла Вильгельмина. С тех пор как она снялась в «Диве», она слегка располнела, но по- прежнему была восхитительна в своем усыпанном стразами вечернем платье. Больше всего мне понравилась ария Валли. Ею концерт и закончился, ею дива окончательно покорила публику. Это было приятное чувство — видеть, как дружно аплодируют и стар и млад. После двух с трудом выбитых номеров на бис, во время которых маленькая литавристка еще раз виртуозно заставила мое сердце барабанить с ней в унисон, мы, окрыленные, вышли в ночь.
— Пойдем еще куда-нибудь? — спросил Георг.
— Если хотите, пойдем ко мне. Могу предложить улиток и холодный рислинг.
Бабс просияла. Рёзхен заныла:
— Тащиться туда пешком?..
— Вы можете ехать на моей машине, — предложил Георг, — а мы с дядей Гердом пройдемся пешком.
Георг — серьезный молодой человек. По дороге он рассказывал мне о своей учебе на третьем курсе юридического факультета, о зачетах, об уголовном деле, над котором он сейчас корпел. Уголовное право в области защиты окружающей среды — это звучало интригующе, но было, в сущности, не чем иным, как одной из юридических форм все тех же проблем виновности или причастности, подстрекательства и пособничества, которые мне точно так же могли достаться сорок лет назад в мои студенческие годы на экзамене или зачете. Интересно, это юристы начисто лишены фантазии или такова действительность?
Бабс и Рёзхен ждали перед домом. Когда я открыл дверь в подъезд, оказалось, что света на лестнице нет. Мы в потемках, на ощупь, спотыкаясь и чертыхаясь, с грохотом и хохотом, полезли наверх, и Рёзхен, боявшаяся темноты, очень трогательно присмирела.
Получился очень милый вечер. Улитки всем понравились, вино тоже. Мой фокус удался на славу: когда я, вынув из внутреннего кармана пиджака маленький диктофон, с помощью которого могу делать довольно хорошие записи через крохотный микрофон, прикрепленный к лацкану, сунул кассету в свой музыкальный центр, Рёзхен сразу же узнала музыку. Георг понял, в чем дело, когда зазвучала ария Валли. Бабс вопросительно смотрела на нас.
— Мама, ты обязательно должна посмотреть «Диву», когда она опять пойдет.
Мы играли в «зайца и ежа»,[92] и в половине первого, когда игра достигла решающей фазы, у нас кончился рислинг. Я взял свой карманный фонарь и отправился в подвал. Не помню, чтобы я до этого когда-нибудь спускался в подвал без света. Но мои ноги за много лет уже так изучили эти ступени, что я шагал очень уверенно. Пока не добрался до предпоследней площадки. Здесь архитектор — наверное, для того, чтобы бельэтаж выглядел более высоким и представительным, — устроил не двенадцать, а четырнадцать ступенек. Раньше я никогда не обращал на это внимания; мои ноги тоже не зафиксировали этой детали нашей лестницы, поэтому после двенадцатой ступеньки, вместо того чтобы сделать маленький шаг вниз, я сделал широкий шаг вперед и чуть не сломал себе шею. Я, правда, успел вцепиться в перила, но боль пронзила мне спину. Я выпрямился, сделал на ощупь следующий шаг и включил фонарь. От страха у меня на секунду перехватило дыхание — всю торцевую стену площадки закрывало зеркало в гипсовой раме, и в нем, прямо напротив меня, стоял мужчина, направив мне в лицо ослепительный луч света. Прошла какая-то доля секунды, прежде чем я узнал себя, но у меня от страха и боли подкосились ноги. С бьющимся сердцем, на ватных ногах я медленно пошел дальше.
Мы играли до половины третьего. Когда они уехали на такси, я еще раз вскарабкался по темной лестнице наверх, убрал грязную посуду, привел в порядок кухню, потом выкурил сигарету перед телефоном, борясь с желанием позвонить Бригите. Однако старая школа победила.
13
Вкусно?
Все утро я пробездельничал. Лежа в постели, я листал папку Мишке и лениво думал о том, почему он начал собирать этот материал, попивал кофе и грыз слоеное печенье, которое припас вчера к воскресенью. Потом прочел редакционную статью газеты «Цайт», слащаво-сентиментальный опус издателя, политические рефлексии бывшего канцлера с мировым именем[93] и мечтания педанта. Я опять был в курсе дел, и мне уже не обязательно было услаждать свое эстетическое
