сбился. Мы заговорили о покойном Шмальце.
— Он неплохо играл, Шмальц. Хотя и начал поздновато. И вообще, надежный был человек. Не пропускал ни тренировок, ни турниров.
— А вы часто тренируетесь?
— Раз в неделю, по четвергам. Вот, три недели назад, Шмальц в первый раз не пришел на тренировку. Родные говорят, что он перетрудился в мастерской. Но понимаете, мне кажется, удар у него случился еще до того. Иначе бы он не сидел в тот день в своей мастерской, а пришел на тренировку. Значит, у него уже тогда что-то там развинтилось внутри.
Все было, как обычно на поминках: вначале тихие голоса, нарочитая скорбь на лицах, печально- торжественная сдержанность в словах и движениях, смущение, неловкость и общее желание поскорее отделаться от всего этого. Но уже через час компанию скорбящих можно отличить от любой другой компании только по одежде — не по аппетиту, не по шуму, не по мимике или жестам. Однако повод этого застолья все-таки настроил меня на философско-лирический лад. Интересно, как будут выглядеть мои собственные похороны? На первых скамьях кладбищенской часовни пять-шесть знакомых лиц — Эберхард, Филипп и Вилли, Бабс, может даже, Рёзхен с Георгом. А возможно, о моей смерти вообще никто и не узнает, и, кроме священника и четырех могильщиков, ни одна живая душа не будет провожать меня в последний путь. Я представил себе Турбо, плетущегося за гробом с мышью в зубах. На мыши — ленточка с надписью: «Дорогому Герду от любящего Турбо».
17
В контражуре
В пять я был в своей конторе, слегка захмелевший и в дурном настроении. Позвонил Фред.
— Привет, Герхард! Ты еще помнишь меня? Я хотел спросить, как там насчет твоего заказа? Нашел уже кого-нибудь?
— Пара кандидатов уже есть. Но я еще не решил, кого взять. Могу еще раз взглянуть на тебя. Но только если прямо сейчас.
— Идет.
Я вызвал его к себе в контору. Начинало смеркаться. Я включил свет и опустил жалюзи.
Фред приехал веселый и доверчивый. Это было не очень благородно с моей стороны, но я ударил первым. В моем возрасте я в такой ситуации не могу позволить себе рыцарское великодушие. Я ударил его в живот и, не теряя времени на то, чтобы снять с него солнечные очки, сразу ударил в лицо. Он, защищаясь, вскинул руки вверх, и я нанес ему еще несколько ударов в живот. Когда он робко попытался ответить мне правой, я завернул ее за спину, пнул его под коленку, и он упал на пол. Я крепко держал его руку.
— По чьей команде ты в августе избил на Солдатском кладбище того парня?
— Стой, стой! Больно! Ты что, с ума сошел? Я точно не знаю, шеф мне ничего не говорил. Я… Ай!.. Погоди, отпусти!
Постепенно, слово за словом, я вытащил из него кое-какие факты. Он работал на некоего Ганса, который получал заказы, вел переговоры с клиентами и не называл Фреду никаких имен, а только описывал ему внешность человека и указывал место и время. Иногда Фреду все же случайно удавалось узнать какие- нибудь подробности.
— …один раз меня зарядил «Вайнкёниг»,[106] один раз какой-то профсоюз, потом химзавод… Ну хватит! Больно! Да, наверное, того, которого мы тогда на кладбище… Хватит!
— И для химзавода ты этого парня через пару недель и прикончил!
— Ты что, обалдел? Никого я не приканчивал! Мы этому типу просто слегка вывеску отрихтовали, и все… Да отпусти ты наконец! Ты же мне руку вывернешь! Я не вру — клянусь тебе!
Мне не удавалось причинить ему такую боль, чтобы он предпочел признаться в убийстве со всеми вытекающими отсюда последствиями, чем терпеть эту боль. К тому же то, что он говорил, было похоже на правду. Я отпустил его.
— Извини, Фред, что я тебя немного помял. Но я не могу позволить себе такую роскошь — нанимать человека, который замешан в мокром деле. Тот парень, которого вы тогда отоварили на кладбище, мертв.
Фред поднялся с пола. Я показал ему раковину с краном и налил ему рюмку самбуки. Он залпом опрокинул ее и убрался восвояси, примирительно пробормотав на прощание:
— Ладно, замнем для ясности… Но на сегодня с меня хватит. Я пошел.
Наверное, мое поведение показалось ему с профессиональной точки зрения вполне оправданным. Но симпатию его я, похоже, утратил окончательно.
Вот и еще один фрагмент пазла, и по-прежнему — никакой ясности. Значит, конфликт между РХЗ и Мишке обострился до того, что они прибегли к услугам профессиональных бандитов. Но от превентивной взбучки, которую Мишке получил на Солдатском кладбище, до убийства было еще очень далеко.
Я сидел за столом. Моя сигарета горела в пепельнице сама по себе, постепенно рассыпаясь в серый прах. Мимо по Аугустен-анлаге мчались машины. С заднего двора доносились крики играющих детей. Бывают осенью дни, когда невольно вспоминаешь Рождество. Я задумался, чем мне украсить свою елку в этом году. Клархен любила классические украшения и из года в год обвешивала рождественскую ель блестящими серебряными шарами и дождем. С тех пор я много чего перепробовал — от крохотных моделей автомобилей до сигаретных пачек. Тем самым я снискал себе среди друзей особую славу, но в то же время поставил планку, ниже которой уже нельзя было опускаться. Мир предметов, пригодных для украшения рождественской ели, далеко не безграничен. Консервные банки из-под сардин, может, и обладают декоративными свойствами, но будут, пожалуй, тяжеловаты.
Позвонил Филипп и предложил посмотреть на его новую яхту. Бригита спросила, что я собираюсь делать сегодня вечером. Я пригласил ее к себе на ужин и помчался за свиной вырезкой, ветчиной и салатным цикорием.
На ужин была свинина по-итальянски. Потом я показал Бригите «Мужчину, который любил женщин».[107] Я уже видел его, и мне была интересна реакция Бригиты. Когда этот юбочник, засмотревшись на красивые ноги, попал под машину, она заявила, что так ему и надо. Однако когда фильм кончился, она не преминула как бы случайно встать перед лампой и продемонстрировать свои ноги в контражуре.
18
Маленькая история
Я высадил Бригиту у Коллини-центра и выпил в кафе «Гмайнер» вторую чашку кофе. У меня не было никакого прогресса в деле Мишке. Конечно, я мог продолжать искать свои идиотские «фрагменты» и тупо переставлять их туда-сюда, пытаясь получить какую-нибудь более или менее внятную картинку. Но мне это надоело. После ночи, проведенной с Бригитой, я чувствовал себя молодым и полным сил.
За стойкой хозяйка ругалась со своим сыном:
— Глядя на твое поведение, я начинаю сомневаться в том, что ты вообще хочешь стать кондитером!
А я, глядя на свое поведение, начал сомневаться в том, что я действительно хочу отрабатывать имеющиеся следы. Следы, которые вели в РХЗ, вызывали у меня страх. Почему? Может, я боялся узнать, что это я отправил Мишке на смерть, сдав его РХЗ? Может, я сам затоптал следы, постоянно оглядываясь на себя, на Кортена и на нашу с ним дружбу?
Я поехал в Гейдельберг, в РВЦ. Гремлих, пытаясь поскорее выпроводить меня, даже не предложил мне сесть. Я сел, не дожидаясь приглашения, и достал из портфеля распечатку Мишке.
