Карен Рэнни
Вопреки небесам
Глава 1
Уильям украдкой показал язык покойнику, лежащему в гробу.
Кэтрин привлекла сына к себе, пригладила непокорные темные волосы. В этом прикосновении были и ласка, и легкое неодобрение. Она почувствовала, как мальчик насторожился и тут же расслабился, словно поняв, что находится в безопасности. Пятилетний ребенок, уже постигший, что в мире есть зло, но еще не научившийся от него защищаться.
Если Бог все видит с небес, осуждает ли он Генри за жестокость? Потирает ли он руки, предвкушая, как отправит новопреставленного Генри Сиддонса в преисподнюю? Она бы на месте Господа так и сделала.
Уильям снова показал язык.
Он ненавидел отца и радовался его смерти. Мальчик прищурился, ему показалось, что контуры белого соснового гроба, на который была наброшена лучшая бабушкина шаль, стали расплываться.
А вдруг… отец на самом деле не умер? Вдруг ждет, пока все о нем забудут, тогда встанет из гроба и…
Да нет, это не он. Просто бабушка подошла к столу, отчего погребальный покров с белой бахромой чуть заколыхался.
Мальчик вздрогнул и попятился, уткнувшись в материнские юбки. Мама такая мягкая, так вкусно пахнет. Так пахнут летом розы, увивающие изгородь возле их домика. Она провела рукой по его щеке, и Уильям упрямо мотнул головой, чтобы она не заметила, что он плакал.
— Иди сюда, — позвала бабушка, хватая внука за руку.
Ее пальцы были костлявыми и холодными, словно вороньи когти. Мальчик инстинктивно отстранился, ища спасительного убежища подле матери. Нагнувшись, она начала что-то говорить, и, как всегда, ее нежный голос напомнил Уильяму звук колокольчика.
Теперь над головой плыли два голоса. До мальчика долетали обрывки фраз, но не все слова были понятными: «…поцелует в губы, чтобы покойник ему не являлся»… «странный обычай»… «он должен выказать себя мужчиной»… «ему всего пять лет»…
Женщины тянули его в разные стороны. Особенно усердствовала бабка, подталкивая внука к гробу. Крышка с него была снята, и виднелось бескровное лицо покойника. Он словно ухмылялся, ожидая, пока мальчик приблизится. Резким движением Уильям оторвался от материнских юбок, извернувшись, сумел высвободиться из когтей бабки. Отчаяние и страх придали ему силы.
Он пробежал через всю комнату, мимо людей, толпившихся возле двери, кого-то оттолкнул, на кого-то налетел, нырнул под чьи-то локти и наконец очутился на улице. Порыв студеного ветра мигом осушил его слезы. Щекам стало холодно, но это не остановило Уильяма.
Он мчался так, словно за ним гналась смерть.
Кэтрин Сиддонс бросила укоризненный взгляд на свекровь, подобрала юбки и кинулась за сыном. Она не собиралась ругать Уильяма, ей хотелось утешить его. Ночное бдение у гроба — церемония не слишком веселая, не мудрено, что ребенок испугался. Не обращая внимания на удивленные взгляды соседей, молодая женщина распахнула дверь и увидела Уильяма, который бежал по главной улице, неровной лентой разрезавшей селение. Забыв приличия, забыв о том, что недавно овдовела, Кэтрин ринулась вдогонку.
И тут же выругалась про себя. Китовый ус под траурным платьем немилосердно сдавливал грудь, а проймы были такими узкими, что ткань буквально врезалась в тело. Делалось это специально, ни одна уважающая себя женщина не имела права поднимать руки выше плеч. Да, подобный наряд не предназначался для бега, даже если юной вдове было наплевать на мнение соседей.
Впрочем, она не в первый и, вероятно, не в последний раз шокировала окружающих, а сейчас они ее вообще не интересовали. Уильям напуган, плачет, нуждается в защите. Ему всего пять лет, и теплое объятие да несколько ласковых слов принесут мальчику больше пользы, чем суровый нагоняй.
Сельская улица была лишь тропинкой, разбитой многочисленными ногами и телегами, устремлявшейся к подножию холма, на вершине которого возвышался Данмут-Холл, где опять становилась настоящей широкой дорогой и исчезала среди холмов. Она вела в места, таившие неисчислимые опасности, — ребенок мог заблудиться в дремучем лесу, упасть в овраг, споткнуться о камни, утонуть в речке. Сейчас это мрачное царство к тому же окутано надвигающейся темнотой. Кэтрин побежала быстрее, не думая о неудобных высоких ботинках, натирающих ей лодыжки. В боку кололо так, что она с трудом могла дышать, а уж тем более окликнуть Уильяма.
Кэтрин бежала, не оглядываясь, с одной мыслью в голове: поскорее догнать сына. Решив срезать путь, она свернула на боковую тропинку. Затрудненное дыхание притупило слух, неудобное платье доставляло неприятности, к которым примешивалась тревога за мальчика.
Погруженная в свои мысли, Кэтрин не думала о том, угрожает ли опасность ей самой. Да и чего бояться? Почти все жители селения в настоящий момент собрались в небольшом коттедже, где она с Генри прожила целых десять лет и где стоит его гроб. А незнакомцев в деревне редко встретишь.
Предостерегающий крик достиг ее слуха за несколько секунд до того, как она боковым зрением увидела взвившиеся в воздух лошадиные копыта. На мгновение всадник загородил ей обзор, и только тут возникло ощущение опасности. Это ужасное мгновение навеки врезалось ей в память.
Всадник негромко выругался, с силой натянул поводья и, оглашая воздух язвительными замечаниями по поводу глупых женщин, которые не удосуживаются глядеть по сторонам, попытался отвернуть коня. Кэтрин была слишком близко, до него доносился аромат ее волос и прерывистое дыхание. Он чувствовал, что женщина очень напугана, и молился в душе, чтобы ей хватило ума прийти ему на помощь: отскочить, рухнуть в дорожную пыль, на худой конец, убежать, лишь бы увернуться от зловещих копыт с железными подковами. Но тут вмешалось провидение в облике мальчика.
— Мама! — в ужасе закричал Уильям, бросаясь под копыта.
Кэтрин инстинктивно протянула руки, схватила сына, и объятие сбило обоих с ног. Они кубарем покатились по земле, оказавшись на дюйм дальше опасного места.
За этот дюйм Хью Макдональд станет благодарить Бога всю жизнь.
Он не знал, сколько прошло времени — минута или час, прежде чем к нему вернулось хладнокровие и он смог подойти к своим потенциальным жертвам. Всадники, ехавшие вместе с ним, в основном родственники и слуги, остались в седлах, хотя всех снедало любопытство. Макдональд обычно не жаловал глупцов, а эта женщина выказала не просто глупость, а преступное легкомыслие.
— Вы могли убить меня, — сказала Кэтрин, исподлобья глядя на него.
Вставать пришлось самой, поскольку всадник не удосужился ей помочь. Он стоял, уперев руки в бедра, не зная, гневаться ему или улыбаться. Конечно, ничего приятного в недавнем происшествии не было. Если бы не мастерство наездника, эта рассеянная особа могла бы поплатиться здоровьем, а то и жизнью. Хорошо еще, что она сама это понимает.
— Вам повезло, — спокойно произнес он, стараясь унять бешеный стук сердца и охватившее его странное возбуждение.
— Вы могли убить меня, — снова пробормотала Кэтрин.
Повторения не требовалось, но ничего другого ей на ум не приходило.
Она чувствовала смущение. Человек, стоявший рядом с ней, не походил на других мужчин селения. Белая рубашка выдавала джентльмена, а до блеска начищенные черные сапоги свидетельствовали о том, что их обладатель весьма разборчив в одежде. Кэтрин не могла судить, насколько моден его жилет и можно ли назвать богачом человека, которому принадлежит столь внушительный конь, однако была уверена, что ни один из известных ей мужчин не носил такого безупречного сюртука цвета ночного неба и таких панталон цвета слоновой кости, обтягивавших стройные бедра и другие мужские достоинства незнакомца. Обычно деревенские жители облачались в мешковатые штаны да просторные блузы невыразительного серого цвета — одежда, несомненно, практичная и удобная для работы в поле, но вряд ли претендующая на особое изящество.
Обликом незнакомец тоже разительно отличался от простых сельчан. Его лицо с благородными чертами нельзя, конечно, назвать красивым или нежным. Лицо контрастов — такое определение дала ему Кэтрин. Слишком надменные нос и подбородок. Слишком высокие скулы, а слишком широкий лоб спасают от уродства лишь завитки черных волос. Чувственный рот со слишком пухлыми губами. Под очень густыми
