готовой принести себя в жертву. Вот она протягивает к нему руки — они чуть дрожат. Но он и сам чувствует, как по телу его пробегает дрожь…
— Почему? — с трудом выдохнул граф, нарушив напряженную тишину. Нелепый вопрос, но не менее нелепый, чем все то, что происходило сейчас. — Мне не нужна ваша жалость, — прохрипел он.
Лаура опустила руки и подняла голову. Если она и испытывала страх, то умело его скрывала. Она засмеялась, и смех ее звучал чрезвычайно соблазнительно.
— У меня нет к вам жалости, — сказала она. Затем, покачивая бедрами, подошла к кровати и задула свечу…
Перед тем как комната погрузилась во тьму, Алекс еще ушел заметить округлые ягодицы девушки, и ему вдруг подумалось, что он видел ее во сне.
Но вот она медленно подошла к нему в темноте и взяла за руки — даже за изуродованную клешню взяла без отвращения. Он чувствовал, как из кончиков ее пальцев исходит жар, пронизывающий его насквозь.
— Пойдем, — сказала она, увлекая его к постели.
Но он по— прежнему не прикасался к ней. Тогда она пнула его к самой кровати, и Алекс почувствовал, что готов ей подчиниться, почувствовал, что не сможет не подчиниться.
В следующее мгновение Лаура раскинулась перед ним на постели и обняла одной рукой. Уткнувшись лицом в грудь Алекса, она услышала, как бьется его сердце, — оно билось так же отчаянно, как и ее собственное.
Он по— прежнему молчал и не прикасался к ней.
Ей казалось, что она уже пролежала целую вечность, обнимая его, проникаясь его теплом. Ей не приходило в голову, что она богохульствует, вознося к небу в эти мгновения самые горячие молитвы. Она молилась, чтобы Алекс не прогнал ее и чтобы потом простил за это распутство. Молилась о том, чтобы инстинкт не подвел ее и чтобы одной лишь любви оказалось достаточно — чтобы любовь возместила недостаток опыта.
От него пахло так же, как всегда. Тем же мылом, тем же одному ему присущим запахом. Она потерлась щекой о его широкую грудь, как игривый котенок. Она дрожала, но не от холода, а от собственной дерзости и страха неизвестности, дрожала потому, что была так близка к своей цели.
А Алекс — почему же он молчит?…
— Чего вы хотите? — Его шепот походил на шелест.
— Тепла и мягкой постели, милорд. Уверена, вы не осудите меня за это.
— Я сказал, что не нуждаюсь в вашей жалости, — сказал он, но уже без прежней уверенности.
Тут ладонь его легла ей на плечо, затем переместилась на грудь — и он тотчас же отдернул руку.
— Мы не могли бы хотя бы на одну ночь притвориться, что вы не носите маску, а я — не ваша служанка? — с дрожью в голосе проговорила Лаура. — Только на одну ночь…
Он не ответил.
Тогда она обвила руками его шею и прижалась к мускулистой груди. Потом, чуть отстранившись, провела пальцами по кожаной маске, но граф тотчас же отвел ее руку.
Тихонько вздохнув, Лаура прошептала:
— Я не могу целоваться, когда на вас маска, милорд. Вы не могли бы снять ее?
Граф молча покачал головой — он боялся говорить. И боялся, что в конце концов не сдержится и овладеет лежавшей перед ним девушкой. Но может быть, это — его единственный шанс прервать заклятие целомудрия!
Слишком долго он не испытывал близости с женщиной.
Но ведь она — наивная молоденькая девушка…
С замашками опытной обольстительницы.
Она получила хорошее образование.
И сейчас лежит нагая в его постели.
Она — служанка в его доме…
Но на одну ночь пожелала притвориться, что это не так.
— Прошу вас, милорд, снимите маску, — прошептала Лаура.
— Алекс… Если уж мы решили притворяться, называй меня по имени, — прохрипел граф.
Он закинул руки за голову и ослабил один из узлов, державших маску. Он понимал, что поступает глупо, но решил, что в комнате достаточно темно.
Вот развязан еще один узел — и маска упала на покрывало. Граф хотел убрать ее под подушку, но передумал.
Тут Лаура положила руки ему на плечи и потянулась к его губам. Он невольно отпрянул, но она привлекла его к себе.
В следующее мгновение он коснулся ее лица, коснулся ее губ своими — и едва не застонал от испытанного ощущения. Губы у нее были влажными — она успела облизать их — I чуть припухлыми, словно он уже не раз целовал их.
И вкус у них был слаще, чем у персика.
