— Когда Лаура была девочкой, я часто говорил ей о том, что не следует в тебя влюбляться. И знаешь, что она мне на это отвечала?
Алекс вопросительно взглянул на собеседника.
— Она сказала мне, что я ничего не понимаю. Я до сих пор слышу этот тоненький визгливый голосок. «Дядя Персиваль, — говорила она, — он мой. Он, может, сам этого еще не знает, но это так. Диксон Александр Уэстон всегда будет моим, покуда я не умру».
— Но это не объясняет ее действия, — судорожно сглотнув, пробормотал Алекс.
— И я помню, как она приходила к твоему памятнику. Она стояла, касаясь мрамора, словно в нем жила твоя душа. Я помню один такой день. С утра накрапывал дождь, и я стал уговаривать ее уйти в дом, но она не захотела. А потом сказала нечто очень странное. Лаура сказала: «Я убила бы себя, дядя Персиваль, если бы не думала, что Бог в наказание не подпустит меня к душе Алекса. Но быть может, я уже умерла». Ты знаешь, она никогда не плакала. Ни разу. Держала скорбь в себе, будто боялась, что стоит появиться од ной слезинке — и тогда поток горя не остановить, он смоет все плотины.
— И все равно это не ответ, — проговорил Алекс, проклиная дрожь в голосе, выдававшую его волнение.
— Ты хочешь знать правду? Она в словах самой Лауры. Она сказала, что будет любить тебя до самой смерти, и в каком-то смысле она умерла вместе с тобой.
Граф стиснул зубы; он держался из последних сил.
— Ты хочешь сказать, что это все, что между нами ничего не осталось?
— Я этого не говорил, Алекс. Я лишь хочу сказать: для того, чтобы наладить жизнь с ней, тебе придется проявить больше терпения, больше сочувствия и больше сострадания, чем ты можешь представить. Если ты позволишь мне высказать мое мнение по поводу того, что происходит с Лаурой, то знай: она боится, Алекс, отчаянно боится. Она столько отдала-и все потеряла. Чего ты от нее ждал? Что она будет счастлива, дожидаясь твоего возвращения? Она всего лишь женщина, со своими достоинствами и недостатками. Она бывает права, бывает, что и ошибается. Конечно, Алекс, ты страдал, но поверь: пока ты сражался с французами, Лаура вела свою собственную битву. Когда ты находился в плену, она тоже была в плену. Но тебя ад лишь окружал, а Лаура носила ад в душе.
— Господи, так что же мне делать?!
— Люби ее. Верь в свою любовь. Эта вера поддержит тебя. Иначе нельзя. — Персиваль улыбнулся грустной улыбкой человека, знакомого с одиночеством не понаслышке.
Алекс развернул коня и поехал в Хедцон-Холл. Ему было над чем подумать.
Какое— то время Персиваль смотрел ему вслед. Затем, снова улыбнувшись, медленно поехал следом за графом.
Алекс направился прямо к реке. Стоя на мосту, он смотрел на воду и думал о Лауре.
В своих молитвах он чаще обращался к ней, чем к Богу. Она навсегда поселилась в его сердце.
Он вспоминал девочку с куклой под мышкой, девочку, смотревшую на него полными любви глазами. Вспоминал Лауру, читавшую в саду, и Лауру, игравшую с ним в шахма-ты. Он видел перед собой Лауру в наряде горничной, и Лауру, целовавшую на ночь рыцаря на гобелене. Видел Лауру, нагую и прекрасную, как сирена.
Он думал, что ей будет хорошо в Хеддон-Холле в его отсутствие. Надеялся, что и их ребенку будет хорошо.
Ему даже в голову не приходило, что Лаура может измениться, что она может стать другой.
Он заморозил ее, свою маленькую Лауру, как с упреком сказал ему Персиваль. Заморозил, мечтая о том, что, вернувшись, пробудит ее поцелуем и заживет с ней, как прежде. Но живое существо не может выдержать такого холода. Он убил ее.
Он считал ее символом всего того, ради чего стоит жить, а она в это время считала его мертвым.
Думая о ней, он думал о будущем, он надеялся… А у нее не было даже надежды. Ее уделом оставались лишь воспоминания и скорбь.
Как— то раз он подумал о том, что Лаура, при всей ее душевной щедрости и отзывчивости, не знает, что такое жизненные испытания. Он полагал, что она никогда не поймет причину той меланхолии, что стала часто посещать его после взрыва пушки.
Теперь, наверное, она бы его поняла.
Теперь Лаура прошла через испытания, которые ничем не легче тех, что пришлось пережить ему.
Персиваль прав. Она сражалась на своей собственной войне.
И быть может, ее битва оказалась посерьезнее, чем его сражения.
Глава 44
— Господи, ну и конюха нанял твой дядя, — сказала герцогиня Бат, заходя в гостиную.
К лифу платья герцогини булавкой был приколот пыльный фартук — Долли предпочитала приглядывать за работами лично, ни на кого не полагаясь. Плотники, занятые отделкой кухни, после ее ухода вздохнули с облегчением.
— Надеюсь, лошади от него будут в восторге, потому что рядом с детьми ему делать нечего — всех до смерти перепугает.
— Что за новый человек? — Лаура оторвалась от книги расходов. Она только что произвела последние вычисления. Бюджет был уже немного превышен, но это не так страшно. Куда хуже то, что они отставали от графика, очень отставали. Детей надо было срочно расселять, а работы все время что-то задерживало.
