самом деле не такой уж он сильный противник. Можно, конечно, тешить свое самолюбие и строить оптимистические планы, можно даже выиграть еще несколько сражений, вот только война в целом уже проиграна. Чего он добился за эти несколько часов? Разве это победа, когда тебя отвергает несчастный ребенок, который теперь, наверное, будет панически бояться каждого мужчину? Стоило это того, чтобы просто немного полюбоваться в темноте ручкой сына? Сердце сжалось, будто от сильного удара в грудь. Вывод из всех этих рассуждений был страшен в своей очевидности — он не сможет сделать до конца счастливыми детей, оставив их у себя. Граф начинал понимать Кэтрин. Карета, сопровождаемая лишь любопытной луной, продолжала свой путь в Лондон сквозь ночь. Ехавший в ней граф Монкриф, возможно, впервые в своей жизни испытал чувство полной неуверенности и стыда за свои действия.
Несмотря на страшную усталость, выпитое бренди и настоятельные уговоры графини отдохнуть, Кэтрин так и не смогла уснуть. Не находя себе места, она расхаживала взад и вперед по комнате, наверное, протоптав тропинку в длинном ворсе дорогого персидского ковра. Думать она была способна только о детях. Где они? Как себя чувствуют ее малютки? Что ей теперь делать? Предложение Мириам давило на сознание тяжелым камнем. Привлечь к себе Фрэдди, очаровать его и завоевать его сердце… Кэтрин вздрогнула, не от отвращения, нет. Она испытывала непреодолимый страх при одной мысли о такой возможности. Мириам, конечно, не могла знать, а сама Кэтрин никогда бы не открыла ей то, чего она боится. Дело было не в самом плане — он, возможно, не так уж и плох, — а в той опасности, которая таилась в нем для нее самой. На самом деле ей даже не придется соблазнять Фрэдди. Надо будет только отбросить барьер, который она возводила между ними, подогревая свой гнев и всячески выказывая ему свое безразличие. Стоит только прекратить сопротивляться тому взаимному влечению, которое они ощутили с первого же момента знакомства. В тот самый момент, когда она увидела графа и он прикоснулся пальцем к ее груди, между ними вспыхнуло пламя, которое уже невозможно было погасить. Этот невидимый огонь заставил забыть обо всем, что она знала сама и от чего ее предостерегали другие. В одно мгновение превратились в пепел все правила, прививаемые ей с детства. Мораль и этикет уступили место другим, более сокровенным знаниям и чувствам, перед силой которых смешным казался страх падения. Это опалившее ее душу пламя не погасло и до сих пор.
Она убежала из Мертонвуда, потому что любила Джули и хотела защитить ее от графа. Но это была лишь часть правды. В те бессонные зимние ночи Кэтрин поняла и вторую важную причину, толкнувшую ее на побег: не меньше чем за Джули, она опасалась за саму себя. К чему могла привести ее любовь, останься она еще ненадолго рядом с ним? Она уже пыталась найти ответ на это вопрос, когда поняла, что Фрэдди удалось бы сделать из нее содержанку, а то и вовсе превратить в бегающую за ним девку. И для нее не имело никакого значения, разоденет ли он ее в шелка и бархат или будет держать на постели в одной ночной рубашке. До тех пор, пока он бы любил ее или хотя бы позволял быть рядом, она бы делала все, что он захочет. Так что поклониться ему не такое уж и трудное дело.
Она и убежала потому, что поняла это. Поняла, что его прикосновения стали не просто приятными, а необходимыми, что не могла уже прожить дня без его улыбки. Она должна была бежать, иначе бы призналась Фрэдди, что нужны ей от него совсем не деньги и украшения, а просто возможность поправить прядку его сбившихся на лоб волос и пожалеть, когда он волнуется из-за задержки курьера или извечных придирок миссис Робертс. Она могла часами сидеть неподалеку от читающего графа, наблюдая за блуждающей на его лице улыбкой и прислушиваясь, как он по привычке тихонько барабанит пальцами о стол. Услышав его посвистывание, она, забыв обо всем, мчалась к окну, чтобы посмотреть, что он делает в саду.
Глупая женщина!
Глупый мужчина!
Злость мешала ему заметить все это. И это особенно было непереносимо. А она боялась выплеснуть наружу те огромные чувства, переполнявшие ее сердце, и вела себя с ним так заносчиво и дерзко. Если бы Фрэдди спокойно подумал над их отношениями, он бы понял: будь Кэтрин к нему равнодушна, она бы вела себя по-другому и его поступки не вызывали бы в ней такое яростное сопротивление. Но они оба совершили слишком много ошибок.
Мысли Кэтрин вновь вернулись к недавним событиям. Как же он все-таки решился выкрасть детей? О чем он думал, на что надеялся? Что будет с ними?
Фрэдди не может знать, что Робби совсем не ест каш, от которых покрывается ужасной сыпью, и что его уже отняли от груди. Этот взявшийся невесть откуда папаша не может знать, что Джули должна постоянно двигаться, иначе, не израсходовав свою энергию, она не сможет спать ночью.
Надо что-то делать! Кэтрин приоткрыла дверь. Только тусклый лунный свет из далекого окна освещал коридор. Но Кэтрин его вполне хватило. Она нашла лестницу и стремительно сбежала вниз. Оказавшись в гостиной, она заметалась по ней как птица в клетке. Из своей комнаты со свечой в руке появился Петерсон. Он осторожно прошел вперед, озираясь по сторонам, и заглянул в гостиную. Заметив молодую женщину, расхаживающую в теплом халате графини, он быстро удалился.
Кончится ли когда-нибудь эта ночь! Как может мир вокруг быть столь безмолвным и безразлично спокойным в то время, когда похищены ее дети? Она должна помириться с Фрэдди? Ха! Самым большим удовольствием сейчас было бы придушить этого мерзавца! А еще лучше столкнуть его с высокой скалы и наблюдать за тем, как его тело долго кувыркается в воздухе, а затем разбивается об острые камни. Пусть лучше умрет до встречи с ней, иначе обычная смерть покажется ему счастьем! Помириться? Как бы не так!
— Не думаю, что для детей будет полезным, если ты подорвешь свои силы еще до того, как мы найдем их.
Кэтрин вздрогнула, когда вдруг услышала мягкий голос графини. Она инстинктивно запахнула халат и втянула голову в плечи, будто желая спрятаться в нем.
— Я понимаю, — согласилась Кэтрин, глядя на Мириам. Графиня медленно спускалась по лестнице. В одной руке она держала канделябр, а другой придерживала край длинной, путающейся в ногах накидки. — Но я не могу уснуть.
— Напрасно. Я знаю своего сына, Кэтрин. Он может быть до глупости упрямым, это так. Но он ни за что не допустит, чтобы с детьми случилось что-нибудь плохое. Что бы о нем ни говорили, Фрэдди — само сострадание. Он не способен намеренно причинить зло кому-либо.
— Мы говорим об одном и том же человеке? — спросила молодая женщина с сарказмом. — Неужели ваши слова относятся к графу Монкрифу?
— Теперь я окончательно уверена, что нам с тобой надо обстоятельно поговорить. Но только после того, как ты отдохнешь. Видишь ли, есть вещи, о которых тебе следует знать, прежде чем выносить ему окончательный приговор. Но сейчас ты должна поспать.
— Вы не менее упрямы, чем сам Фрэдди.
— Ничего удивительного, он мой сын, дорогая.
Она еще немного побыла с Кэтрин и, убедившись в бесполезности заставить ее уйти спать, удалилась. Ей было окончательно ясно, что в твердости характера эта молодая женщина не уступит ни одному из представителей семейства Латтиморов. Правда, Кэтрин пошла на небольшие уступки. Она не возражала, когда Мириам зажгла несколько свечей в гостиной, и позволила набросить себе на плечи шаль. Сказать матери своего врага, что лучше всякой шали ее согревает злость на него, Кэтрин не решилась. Она еще несколько минут пересчитывала шагами мраморные плиты пола холла, а затем опять вернулась в гостиную.
Примерно через час она услышала приближающий к дому стук копыт по мостовой. Еще через мгновение раздался голос, который заставил ее броситься к двери торопливо распахнуть ее. Улица была совершенно пуста и звуки, которые она никогда не расслышала бы днем, сейчас отчетливо доносились до нее. Она слышала каждое движение. Он чиркнул спичкой, сказал что-то торопливым шепотом; скрипнув сапогами, вышел из кареты.
Она сбежала по ступенькам так быстро, будто за ней гнался сам дьявол, и… очутилась в объятиях графа Монкрифа. Впрочем, сейчас ей было не до него — на руках у него был спящий младенец.
— О, Робби… Робби, — чуть слышно пробормотала она, вырывая сына у Фрэдди и прижимая к своей груди. Из глаз выкатились горячие слезы и упали на щечку малыша. Тот встревоженно попыхтел какое-то мгновение, но быстро пригрелся и, успокоенный знакомым материнским запахом, вновь мирно засопел.
