Поневоле думалось о тысячах воинских эшелонов, простучавших по ней за минувшие войны: русско- японскую, германскую и гражданскую.
Знойный ветер бился о стены вагона, шелестел сухой песчаной пылью, запорашивал окна. Сквозь них все виделось призрачным, смутно-желтым — и дальние крутые предгорья, и ближние сопки, поросшие густым сосняком, и темная таинственная глубина распадков, светлые лесные поляны с еще свежей травой и яркими цветами, а кое-где неожиданно подступали к полотну клинья седого степного ковыля.
Лежавшая на столике перед Блюхером карта Забайкалья вобрала в себя самые разнообразные ландшафты, какие ему доводилось встречать и прежде. В уральском походе он, теснимый белоказаками, выводил партизанскую армию с обозами, с семьями по кремнистым горным кручам и распадкам. Там же, на Урале, а после в Сибири вел дивизии в наступление по бескрайним чащобным лесам. И волновались седые ковыли в Таврических степях, на пути к Перекопу, и громоздились над его полками древние Крымские горы.
А вот здесь, в Забайкалье, все прежде пройденные им природные ландшафты сошлись воедино, чтобы заново испытать его. Что ж, новая должность — иные края, ему не привыкать стать. Видывал разные театры военных действий, приноравливался к ним. Но смущает, вызывает тягостные мысли необычность той должности, в которую он вступает, сложность и даже непредсказуемость задач, которые придется решать.
Стучат, стучат колеса, приближается Чита. Столица ДВР, Дальневосточной республики. Что он знает о ней? Знает, что раскинулась ДВР на тысячи верст, охватывая Забайкальскую, Амурскую, Приморскую, Камчатскую области да еще Северный Сахалин. Знает, что с конца семнадцатого года забушевала здесь гражданская война, а с весны восемнадцатого свирепствуют японские интервенты вкупе с российскими белогвардейцами, казачьими бандами, американцами, англичанами, французами…
Блюхер отчетливо представлял себе, какой широкий размах приняла на этой далекой окраине России партизанская борьба против ненавистных народу захватчиков и контрреволюционеров. В таежных лесах и Даурских степях сражались сотни партизанских отрядов, постепенно складывавшихся в части, соединения. Известна была Блюхеру героическая и трагическая судьба Сергея Лазо, совсем молодого человека, создателя красного партизанского войска. В начале апреля двадцатого года он был схвачен японцами и вместе с товарищами и соратниками Сибирцевым и Луцким зверски казнен — сожжен в топке паровоза.
«Ни одна винтовка не должна быть поставлена в козлы, пока интервенция не будет прекращена и край не воссоединится с Советской Россией», — Василий Константинович знал эти слова из боевого приказа Лазо.
Пока не воссоединится… Уж это точно. Именно за воссоединение он, Василий Блюхер, бравший Перекоп, последнюю белогвардейскую твердыню на юге России, готов теперь драться и на востоке, не жалея сил и самой жизни. Однако крепок «орешек» — с ходу не расколешь. Только у японцев от Владивостока до Хабаровска размещена стотысячная армия, а сколько еще войск у недобитых белых генералов, у атамана Семенова, барона Унгерна и иже с ними… Нужно было время для передышки и накопления сил, особенно после того, как многие дивизии Красной Армии, разгромив Колчака в Сибири, ушли на запад сражаться против польских панов и Врангеля. Это мудро понял Владимир Ильич. Блюхер выписал в полевую тетрадь мысль Ленина: «Обстановка принудила к созданию буферного государства в виде Дальневосточной республики… Вести войну с Японией мы не можем и должны все делать для того, чтобы попытаться не только отдалить войну с Японией, но, если можно, обойтись без нее, потому что нам она по понятным условиям непосильна».
Рожденная в апреле двадцатого года ДВР, по существу, помогала Советской власти. И государственный флаг ее был красного цвета, как в РСФСР, только сверху у древка — синий ромб, и государственный герб символизировал республику труда: на красном щите — венок из сосновой хвои, снизу — восходящее солнце, а поверх его — скрещенные через сноп якорь и кайло.
Трудно жила ДВР, однако исправно служила надежным щитом Советской Республике, ждала воссоединения с ней. Но вот совсем недавно обстановка круто переменилась. Двадцать четвертого мая белогвардейцы при поддержке японских захватчиков свергли Приморское областное управление ДВР и поставили у власти Приамурское временное правительство во главе с фабрикантами братьями Меркуловыми. Одновременно вторглись из Монголии банды барона Унгерна, нацелились захватить Кругобайкальскую железную дорогу, чтобы отрезать ДВР от РСФСР, а затем уничтожить завоевания трудового народа.
Обстановка усложнилась. И он, Василий Блюхер, едет на восток, чтобы вступить в ответственные и неизведанные для него должности главкома и военного министра республики. Прошел месяц, как из Одессы, где он командовал гарнизоном, его вызвали в Москву, в Центральный Комитет партии. Решение Политбюро звучало по-военному кратко и емко: «Принять все меры по укреплению мощности армии, подчинив этой задаче все остальное».
Что же ты получишь под свое начало, Василий Константинович?
Вот уже год, как существует Народно-революционная армия — НРА. Она имеет некоторые внешние признаки регулярной армии, например, состоит из дивизий и полков, действуют штабы всех степеней, даже у главкома и военного министра — Блюхер внутренне улыбнулся — имеется по собственному штабу. В НРА введены свои знаки отличия: на фуражке или папахе вместо красной звезды — кокарда, а на рукаве — синий ромб. В Иркутске рассказывали, что не больно-то приживаются эти знаки, бойцы, в большинстве своем из красных партизан, норовят звездочку нацепить на головной убор, а кокарду в кармане носят, не уважают… Не в кокарде, конечно, суть. Хотя НРА и Красная Армия защищают одно общее, кровное дело, одну родную землю, различия между ними весьма существенные. Это различие между организованной, дисциплинированной регулярной армией, в рядах которой он, Блюхер, штурмовал Перекоп, и воинскими частями, недавно созданными из партизанских отрядов, из таежной и степной вольницы — с ее отвагой, геройством, но с еще слабой дисциплиной, при которой запросто обсуждают приказ командира и даже голосуют по поводу его выполнения…
И теперь, в старом штабном вагоне, глядя сквозь мутное стекло на высокие сопки, Блюхер думал о том, что партизанское войско хорошо при определенных обстоятельствах и до поры до времени. Рождалась точная формулировка:
Размышляя о ближайших делах и заботах, Василий Константинович привычно сносил ноющую боль от старых ран, полученных еще в шестнадцатом году под Тернополем. Долгонько они его мучили, больше года провалялся в московском госпитале, пока врачебная комиссия не признала унтер-офицера Блюхера непригодным к несению службы и уволила, как сказано в тогдашнем документе, «в первобытное состояние». И в этом состоянии он вот уже пятый год воюет с врагами.
Но тяжелее боли физической угнетала Блюхера свежая и горестная потеря. В дороге умерла его маленькая дочка, первая и единственная. И он, крепко сбитый мужик, бесстрашный и решительный вояка, организатор и командир тысяч и тысяч, водивший в атаки дивизии, ничем не смог ей помочь. Она угасла…
Блюхер встал, прошелся, чуть прихрамывая, по вагону и отдал распоряжение.
В Чите две железнодорожные станции: Чита-I и Чита-II. Так вот, сначала он сделает остановку на Чите-I, где знаменитые на всю Сибирь и Дальний Восток железнодорожные мастерские. Еще в Иркутске он решил: прежде всего встретиться с забайкальскими рабочими. Ему, питерскому, московскому, мытищинскому рабочему, было легче и естественнее начать разговор с ними. Это — словно припасть к чистому, бодрящему роднику.
Итак, решено: надо сделать остановку на Чите-I.
…Выступая в переполненном клубе железнодорожных мастерских, Блюхер по горящим глазам, одобрительным возгласам определил, что перед ним не только союзники, но и соратники. Здесь он как бы оттачивал те мысли, которые ему предстояло высказать заслуженным партизанским руководителям, ставшим командирами Народно-революционной армии. С ними, обладающими сложившимся опытом, а
