Христофорчик перевел несчастной вопрос капитана. Она выслушала его, молча глядя в землю, затем, точно слова доходили до нее с запозданием, поспешно сунула руку за пазуху и вытащила какую-то скомканную тряпку. Это была детская рубашонка.
— Очень хорошо, — сказал Мазорин.
Альф был с нами. Ему дали понюхать рубашку, и он повел нас среди развалин.
Путь был недалек, и скоро Альф принялся разрывать груду щебня, подобно тому как это делала женщина, но в другом месте. Христофорчик сбегал за солдатами, они стали энергично разбирать камни, и через несколько минут на уцелевшей мостовой лежали два детских трупика.
Мы похоронили их тут же неподалеку, под деревом, и удалились в молчании, а безутешная мать осталась рыдать на свежей могиле.
Долго, долго мне будет памятен этот вечер.
Потом Христофорчик и солдаты ушли, а мы остались вдвоем с Александром Павловичем. Молчали, оба думали об одном.
Гитлеровская пропаганда кричит о каком-то «секретном оружии», которое якобы скоро должно появиться у немцев и изменить, ход войны, но мы все убеждены, что это пустые измышления. Гитлера уже не спасет и не может спасти никакое оружие.
Должно быть, такие же мысли будоражили и ум капитана, потому что он произнес:
— Когда-то великий французский писатель-философ Шарль Монтескье, умевший провидеть будущее, сказал устами одного из своих героев, что он опасается, как бы не изобрели средства уничтожения, более жестокого, чем все имеющиеся. Однако, тут же добавил он, если бы это случилось и такое роковое открытие обнаружилось бы, то оно «вскоре было бы запрещено человеческим правом, и единодушное соглашение народов похоронило бы его»… Я думаю, что в этих словах скрыта великая истина. Прошли те времена, когда всякие кровожадные маньяки, одержимые манией покорения мира, могли безнаказанно творить, что хотели!..
Взошла луна, и — подумайте, какое чудо! (право, это могло показаться чудом в сопоставлении с тем, что совсем недавно происходило здесь!) — в садах застрекотали ночные кузнечики. Какова сила жизни! Альф, лежавший у ног капитана, встал и принялся нюхать запахи, долетавшие вместе с вечерней свежестью.
Очарование ночи, очевидно, подействовало и на Мазорина, потому что он внезапно переменил тему разговора, а затем после длинной паузы — и, как мне показалось, с легким сожалением — сказал.
— Кажется, уже поздно. Пора идти.
Как я желала, чтоб он был чуточку смелее в общении со мной! Но с языка его не сорвалось ни одного лишнего слова. Как хотелось самой излить перед ним свою душу, наговорить разные милые сердцу глупости… Пусть я неправа, пусть показалась бы смешной, наивной, но все равно, все равно!..
Капитан проводил меня до машины, в кузове которой я расстилаю свою постель, когда погода сухая и теплая, потом, пожелав спокойной ночи, откозырял и удалился.
«Спокойной ночи»… Если бы он знал!
Неужели я люблю его?
17
У Динки-серой юбилей: она нашла трехтысячную мину.
Три тысячи мин отыскала одна собака! Сильно выросли «лицевые счета» и у других собак: Дозор — 1440, Чингиз — 1500, Желтый — 1990 и т. д. А по всему советско-германскому фронту это составит миллионы мин, найденных нашими четвероногими друзьями!
Многие наши собаки уже участвовали в разминировании городов Польши. Это вклад советских собаководов в дело освобождения братской страны.[6]
У нас были вожатые-минеры «тысячники»; теперь появились «двухтысячники», «трехтысячники». Прибавилось наград у каждой.
И вообще все движется в заданном направлении. Повышаются звания. Капитан уже не капитан, а майор Мазорин. И я уже не младший лейтенант. Повышен в звании Христофорчик.
Как говорится, жизнь шагает вперед!
18
Мы в Германии!
Надо представить чувства советских солдат и офицеров, когда они ступили на территорию той страны, откуда пришли к нам все беды и несчастья. Надо быть с нами, чтобы прочувствовать это.
«Добить фашистского зверя в его берлоге!»
Мы — в Германии. Этим сказано все.
19
Война кончилась… Какое счастье!
Только что поступило сообщение о полной и безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии. Берлин взят, Геббельс мертв, Гитлер сгинул неизвестно куда — наверное, подох, как крыса в норе. Туда ему и дорога, лучшего он не заслужил. Мы победили.
Все эти новости принес Христофорчик. Он слышал их по радио в политотделе. Он прибежал запыхавшийся, весь красный, так что можно было подумать, что его сейчас хватит апоплексический удар.
Милый Христофорчик, милый майор, милые, милые все, с кем я прошла боевой путь от полей Орловщины до Германии! Я схватила Христофорчика за руки, притянула к себе, или, вернее, повисла на его толстой шее, болтая ногами, и крепко расцеловала, а потом закружилась с ним в каком-то сумасшедшем танце. Оглянулась — вижу, Мазорин пристально смотрит на меня; подскочила и чмокнула его. Он смутился.
Такая новость, такая новость! Солдаты как ошалели. Стреляют в воздух, хотя это запрещено приказом, обнимаются, целуются, бросают вверх пилотки. Никто не может ни о чем больше ни говорить, ни думать. У всех на уме одно: победа! победа!
Хочется обнять весь мир, хочется сказать каждому что-то приятное, очень-очень хорошее, от полноты чувств. Перецеловала чуть не всех собак в носы. Ведь в нашей радости есть и их доля!
Тормошу их, а сама повторяю:
— Война кончилась!.. Слышите?
20
Война кончилась, но не для нас, минеров.
Военные действия прекратились, замолкли пушки, а нас посадили на грузовики и повезли дальше. Куда? Говорят, будем разминировать столицу одного из освобожденных нами государств. Поработайте, собачки, еще. Поработайте заодно с ними и вы, товарищи минеры!
Стремительный круглосуточный марш. Путь через горы, живописные долины, куда стекают хрустально-чистые говорливые ручьи. Горизонт закрыт каменными кряжами, вздымающимися и справа и
