– А кстати, кто его застукал?
– Не знаю, – пожал плечами Солодовников. – Я уже на чей-то крик выскочил.
– А ты? – обратился Хохлов к Андрею.
– Я тоже, – лаконично ответил тот.
– А кто кричал, мужчина или женщина?
– Не помню, – с сомнением ответил Солодовников, – мне кажется, вопили хором.., но точно не скажу.
– А по-моему, первой кричала женщина, – уверенно ответил Андрей. – Я думаю, что это был голос Полины.., хотя в этом я не уверен.
– Ладно, – согласился Хохлов. – Об этом позже… Виктор, у тебя ключи от канатного ящика?
– У меня. А зачем тебе?
– Хочу поговорить с Гершковичем.., потом нужно его осмотреть, а то этот орел его так двинул, – Хохлов кивнул на Андрея, – что я не уверен в целости его зубов и челюстей.
– Пошли, посмотришь… – неохотно согласился Солодовников.
Глава 20
Канатный ящик представлял собой кладовку без окон, набитую всевозможным боцманским барахлом. Изрядную часть этого имущества составляли действительно бухты канатов разной толщины. Сидящим на одной из таких бухт Хохлов и обнаружил Гершковича. Он уже пришел в себя, но был, не по обыкновению, молчалив и подавлен.
– Ну, как вы себя чувствуете, господин Гершкович? – поинтересовался Хохлов, присаживаясь на соседнюю бухту.
– Спасибо, хреново, – буркнул он.
– Как ваша челюсть?
– Болит, но двигается.
– Давайте посмотрим.
– Давайте, – безучастно согласился пациент.
При этих словах Солодовников, стоявший в дверях, протянул Хохлову замок с ключом и сказал:
– Ну, ты поговори с ним, а потом сам запрешь.., у меня тут дело одно есть.
Взяв замок. Хохлов положил его на стоявшую неподалеку бочку с олифой.
Беглый медицинский осмотр показал, что существенных повреждений кулак Андрея Гершковичу не причинил.
– Вы мне лучше руки развяжите, – попросил арестант. – Они у меня сильнее болят, чем челюсть.
Действительно, веревка, затянутая ретивыми и дюжими охранниками, сильно врезалась в тело потенциального гангстера и реального скандалиста. Хохлов, не сумев развязать намертво затянутый узел, достал из кармана перочинный нож и перерезал веревку.
– Ну, что? – спросил он растирающего запястья Гершковича. – На этот раз вы соизволите рассказать, что все-таки с вами произошло?
– Я никого не убивал, – угрюмо произнес тот.
– Это все, что вы хотите сказать? Немного, однако…
– Я никого не убивал, – повторил он с той же интонацией.
По-видимому, от моральных и физических потрясений у него в голове что-то замкнуло.
– Хорошо, но вы попробуйте взглянуть на это дело со стороны. Вас публично уличают в том, что вы находились в каюте в момент убийства. Вы, опять-таки публично, угрожаете убить свидетельницу и, не откладывая дела в долгий ящик, тут же пытаетесь осуществить обещанное…
– Ничего я не пытался…
– А кто кидался ее душить? Пушкин?
– Это я так, по глупости…
– Да уж ясно, что не от избытка ума… Но я вас поэтому и прошу взглянуть со стороны…
Итак, что же мы видим со стороны в дальнейшем?
– Что?
– Мы видим вас с окровавленным ножом в руках над телом только что убитой свидетельницы… И что мы должны обо всем этом думать?
– Я никого не убивал.
– Ваши заявления свидетельствуют только о вашем безграничном упрямстве, в чем, собственно, и раньше никто не сомневался.
– Но я действительно никого не убивал.
– Поймите вы, ради бога, что множество людей по всему свету отправились на виселицы, электрические стулья, были поставлены к стенке по обвинениям, гораздо слабее подкрепленным уликами, чем ваше собственное.
– Вы хотите сказать…
– ..что ваша жизнь висит на волоске.
– Что вы от меня хотите?
– Очень немного. Пока у меня осталась еще тень сомнений в вашей виновности, я прошу рассказать все без утайки. Ваш отказ я воспринимаю так, что вам нечего мне рассказать, кроме того, что все и так знают. То есть все было именно так, как я и описал.
– Вы мне не поверите.
– Вам придется рискнуть. Тем более что вы все равно ничего не теряете.
– Хорошо. Но лучше, если вы будете задавать мне вопросы. Я не знаю, что именно вас больше всего интересует.
– Согласен. Тогда для разминки начните с простого объяснения того, зачем вы вообще отправились в этот несчастный круиз?
– Вы, пожалуй, правы. Это действительно вопрос принципиальный.
– Вот с него и начните.
– Начать придется издалека, – Гершкович замолчал. Было видно, что ему тяжело говорить на эту тему. – У меня есть сын, ему шестнадцать лет.., недавно он заболел. Врачи определили у него редкую форму лейкемии… Я думаю, мне не надо объяснять вам, что это такое…
– Да, я понимаю, о чем идет речь.
– Это заболевание у нас практически не лечат.., да и вообще.., достаточно эффективно его лечат только в одной частной клинике.., в Германии.., но это довольно дорого. Я с большим трудом собрал основную часть требуемой суммы.., продал машину, заложил квартиру, но этого было недостаточно. Я обратился к Самохвалову с просьбой оказать мне содействие от фирмы.., кредит, например, на разумных условиях…
Гершкович опять замолчал, опустив глаза.
– И что же Самохвалов?
– Он рассмеялся мне в лицо, – с горечью ответил Гершкович. – Он сказал, что его фирма не ставила своей целью понижение смертности среди еврейского населения Российской Федерации…
– Покойный был антисемитом?
– Да не в этом дело.., на это я давно уже привык не обращать внимания. Самое обидное было то, что основной коммерческой деятельностью фирмы руководил я. От моего практически единоличного решения зависела судьба гораздо больших сумм, чем та, которую я просил дать мне в долг.
– А сколько, кстати, вы у него просили?
– Семь тысяч долларов.
– Не так уж и много по сравнению с товарооборотом фирмы, насколько я понимаю. Верно?
– Абсолютно.
– И что было дальше?
– Дальше я пытался объяснить это Самохвалову.., говорил, что мое душевное равновесие может стоить фирме гораздо больше, чем сумма.., что это просто неразумно – вынуждать меня, бросив все дела, искать деньги.
– Ну, и что Самохвалов?
