фундамент трансформаторной подстанции. Мне в понедельник бетон заливать. Сегодня среда – у вас пять дней. Ковш надо бы из ямы вытащить и выкопать вручную. Опалубку мои плотники поставят за два часа. Это не ваше дело. Лопат в подсобке десять штук. «Голички», ломы, носилки – все там есть. Идите, посмотрите, рассчитайте – и ко мне. Ковш после обеда я сам краном вытащу. Сегодня, – он ехидно посмотрел на Перфишку. Перфишка согласно кивнул и, вернувшись в каптерку, сгреб со столика прораба десятиметровую рулетку.
Сначала они вдвоем долго лазили с рулеткой по дну ямы будущего котлована. Потом Генка молча стоял с концом рулетки, а Перфишка старательно что-то считал в уме.
– Двенадцать кубов, – уверенно заявил он через десять минут, – прорабу скажем, что двадцать пять. Дневная норма – два куба. Это шаляй-валяй! Мы с тобой за ночь все выкопаем и завтра в Крым поедем.
– Зачем? В какой Крым?
– А что, ты против куда-нибудь смотаться? Вот и дунем в Крым, виноград убирать. Меня наши звали в Судак, в винодельческий совхоз. И покупаемся, и позагораем, и закалымим. Сейчас нам башли нужны только на дорогу туда, рублей по пятьдесят.
– Да я не собирался в Крым. И денег у меня нет, – ответил Генка.
– Ну, этого-то добра мы найдем. Раньше у меня всегда к сентябрю деньги водились. Я сдавал за пацанов вступительные экзамены по физике, математике: в строительный, в водный, в университет и политех. За август раз пятнадцать успевал обернуться. По пять, а то и по десять рублей за экзамен. К сентябрю рублей семьдесят выходило. А сейчас я знаю, как мы заработаем.
– Как?
– У меня тетка из деревни, она каждый год зарабатывает на аптеке рублей триста-пятьсот. То одуванчики собирает, то липовые почки. Вот у нее я и увидел любопытную книжечку: расценки на закупку лекарственных трав от населения аптекоуправлением. Там все по семь копеек да по пятнадцать копеек за килограмм. Но одна позиция мне очень понравилась: женьшень! Сто пятьдесят рублей килограмм.
– Так мы с тобой что, сначала за женьшенем на Дальний Восток поедем?
– Да нет, чудак! Женьшень растет в нашем ботаническом саду, университетском. Ты лучше скажи, сколько у тебя сигарет осталось?
– Семь штук, – ответил Генка, пересчитав свою пачку «Шипки».
– А у меня восемь, – глянул Перфишка в свою пачку «Лайки». – До вечера дотянем, а там звякну, брательник притащит чего-нибудь пожевать и курева захватит. Ну что, начнем и кончим?
Младший брат Перфишки приехал в восемь вечера. Он привез батон, разрезанный вдоль, с двумя кусками вареной телятины и банку смородинового компота. Ребята вылезли из котлована, и Перфишка развел из досок маленький костерок.
– Так уютнее, – объяснил он Генке. – А курить где? – спросил у брата.
– Вот, – тот вытащил пачку «Беломора». – Я у отца слямзил, объяснять ему будешь сам. Мамане я сказал, что на ночь останусь с тобой и приду домой только утром.
– А на фига ты нам нужен? Мы ведь вкалываем. Пятьдесят минут копаем – десять курим. Тебе будет скучно!
– Нужны вы мне. Я с пацанами договорился, что на великах ночью поедем на полигон. Мы там с танка хотим пулемет свинтить, ну, демонтировать.
Малому на вид было лет тринадцать-четырнадцать. Он был худой, длинный, вертлявый, все время что-то болтал, жестикулировал и помогал при этом себе мимикой.
– Поймают вас и уши надерут. Запомни, если поймают, не вздумай говорить, что я с вами заодно! Мне-то уж не уши надерут, а похлеще, чего доброго, на Воробьевку вызовут. Ну, давай, чеши, а то ведь пулемет демонтировать – это не канаву копать.
Копать кончили в четыре утра. Светало.
– Шестнадцать часов! – констатировал Перфишка, бросив лопату и «голички» на дно котлована. Генка сел, где стоял, – руки и ноги гудели. Потом они дружно помочились на остатки догоравшего костерка, который освещал в течение ночи фронт работы.
Через пятнадцать минут друзья в обнимку бодро шагали по Провиантской в сторону Оперного театра, рядом с которым жил Генка, и пели во все горло: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…»
Встали в десять утра. Генкина бабушка зажарила ребятам большую глазунью из шести яиц и дала по кружке молока с малиной. Сходив в политех и получив у Александра Ивановича, прораба, отметку о выполненной отработке, ребята пешочком по тропинке спустились вниз, под Откос, на пляж. Купаться не хотелось, и они улеглись спать, пытаясь согреться в скупых лучах августовского солнца. Операцию «Женьшень» было решено отложить до четырех часов дня.
– Так, а мы лопаты будем с собой брать? – спросил Генка у Перфишки, натягивая штаны и застегивая сандалии.
– Нет! Мы с тобой возьмем три бомбы «Волжского» или какой-нибудь другой бормотухи.
– Я не буду пить.
– Я так думаю, что тебе и не обрыбится. Это сторожу! У него же мы и лопату возьмем. Ботанический сад находится где-то на Анкудиновском шоссе. Нам надо доехать на пятом трамвае до Караваихи, а там будем спрашивать.
Перфишка умел все рассчитывать математически: был найден и ботанический сад биофака университета на Анкудиновском шоссе, и колоритный сторож, мучившийся с похмелья в небольшом лабораторном корпусе, больше напоминавшем деревенскую избу, и полтора десятка лопат, мотыг и тяпок, стоявших в ожидании молодых рабочих рук. Сторожа звали Володей, и работал он в своей должности в ботаническом саду третий год.
– Раньше я служил в спецохране и отвечал за соседний участок.
– А что там за участок? – спросил Генка.
– Правительственная дача, – ответил Володя и смело налил себе второй стакан. – Я там охранял и Хрущева, и Косыгина, и Микояна. Когда они приезжали в Горький, то жили на этой даче.
– За стакан выгнали? – ехидно спросил Перфишка, наливая Володе третий.
– Дурак, сам ты за стакан. Там чего сторожить? Там никто ничего не украдет, хоть двери настежь распахни. А здесь, – он выпучил глаза и уставился на Перфишку, – а здесь есть плантация женьшеня. В аптеке килограмм женьшеня, знаешь, сколько стоит? Сто пятьдесят рублей за кило! Женьшень созревает тридцать лет, а этой плантации двадцать пять. Когда женьшень начинает стареть и обретать лечебную ценность, клубеньки у него чуть-чуть сморщиваются. Ну-ка, налей.
Перфишка открыл вторую бутылку.
– Я в Уссурийске в погранвойсках три года служил. Наша застава стояла на озере Ханко, километрах в двухстах от Уссурийска. В маленьком охотничьем домике, прямо на территории заставы, жил у нас дедок, мы его звали «полковник», хотя он в царской армии был штабс-капитаном, а в Отечественную воевал в штрафбате и после ранения поселился в Приморском крае. Его все очень уважали и советоваться приезжали и из Уссурийска, и из Владика, и со всех концов земли; китайцы даже рисковали: границу переходили, чтобы встретиться с ним и посоветоваться о здоровье своем. Я с ним очень хорошо дружил и достаточно умного чего узнал – высокой культуры был человек. В избушке у него было много книг на всех языках: и на русском, и на европейских, и на китайском.
И вот что он мне рассказал: правильной цветопередачи ни до революции, ни в настоящее время в типографском деле не существует нигде в мире. Все искусствоведы живописи предпочитают пользоваться черно-белыми каталогами. А вот рукописные книги в шестнадцатом веке, и в семнадцатом, и в современные времена делались с цветными рисунками. И рисунки эти писались натуральными красками с натуральными пигментами, что позволяет правильно передать тона.
В библиотеке нашего «полковника» было много рукописных травников разных веков и из разных стран. В них одно и то же растение нарисовано акварельными и темперными красками и по десять, и по двадцать раз. А зачем? Вот лист подорожника зеленый, чуть белесый, как в молоке, – это от одной болезни, его надо одним способом готовить. Рядом тот же лист, но с розовыми прожилками, – это от другой.
Запомнил я навсегда три тома французских акварелей, посвященных розам и шиповникам, и три свитка китайских с цветными, тушью нарисованными картинками разных видов женьшеня. «Полковник»
