с тобой.
Янки пустил струю дыма в резной деревянный потолок и снял крошку табака со своего розового красноречивого языка. Врежь я ему коротким апперкотом — он лишился бы его кончика. Я был заодно с парнем в машине, ненавидевшим янки. Мне тоже не нравились манеры американца и чувство превосходства, какое он тут демонстрировал. Но бить его, пожалуй, не стоит. Я находился в американской оккупационной зоне, и оба мы знали: американцы легко могут обеспечить мне немалые неприятности, а я их не желал. Особенно после всех трудностей, что поимел с Иванами. Так что кулаки свои я попридержал. К тому же мешало еще одно маленькое обстоятельство — сотня марок. А сотня марок они и есть сотня марок.
— Парень этот, что сидит в машине, оказывается, был другом твоего тестя. — Отвернувшись, янки двинулся в бар. — Думаю, он с дружками своими, эсэсовцами, частенько наведывался сюда. — Я увидел, как он обежал взглядом грязные стаканы на стойке, забитые окурками пепельницы и пивные потеки на полу. Всё мои следы. Бар был единственным местом в отеле, где я по-настоящему чувствовал себя как дома.
— Наверное, твой бар знавал времена и получше, а? — Он расхохотался. — Знаешь, Гюнтер, тебе, по всему видать, надо снова стать копом. К гостиничному делу ты не годишься, это уж точно.
— Никто не умоляет тебя оставаться тут и брататься со мной.
— Брататься? — снова расхохотался он. — Ты думаешь, мы этим занимаемся? Нет, что ты! Я никак не могу испытывать братских чувств к человеку, способному жить в таком месте.
— Не напрягайся. Я в семье единственный ребенок и потому подобных чувств начисто лишен. Если откровенно, по мне так лучше окурки из пепельниц выковыривать, чем болтать с тобой.
— Знаешь, Вольф, тот парень в машине, — перебил американец, — такой предприимчивый тип! Прежде чем сжигать трупы, он выдергивал у них щипцами золотые коронки. А еще у него был секатор — откусывать пальцы с обручальными кольцами. У него даже водились специальные щипцы, ими он обыскивал интимные местечки мертвецов, разыскивая свернутые купюры, драгоценности и золотые монеты. Поразительно просто, чего он только не находил. Хватило добра, чтобы заполнить ящик из-под винных бутылок. Он его в саду твоего тестя закопал перед самым освобождением лагеря.
— И ты желаешь выкопать его?
— Лично я копать не собираюсь. А вот он, — американец ткнул пальцем в парадную дверь, — выкопает, если соображает, что для него хорошо, а что плохо.
— А почему ты решил, что ящик еще там? — осведомился я.
Он пожал плечами:
— Сто процентов, что герр Хендлёзер, твой тесть, не нашел его. Если б нашел, так отель пребывал бы в куда лучшем состоянии. И, возможно, тогда он не положил бы голову на рельсы, словно Анна Каренина. Хотя пари держу — дожидаться поезда ему пришлось гораздо меньше, чем ей. Вот уж что у вас, фрицев, отлажено превосходно. Тут я отдаю вам должное. В вашей проклятой стране всё по-прежнему работает с точностью часов.
— А сотня марок за что? Чтобы я держал рот на замке?
— Ну да. Но молчать тебе следует не потому, почему ты думаешь. Видишь ли, я оказываю тебе услугу. Тебе и всем остальным в городке. Ведь если выплывет, Гюнтер, что в твоем саду кто-то выкопал ящик с золотом и драгоценностями, все жители поимеют массу хлопот с другими охотниками за сокровищами. Сюда хлынут беженцы, солдаты, английские и американские, отчаявшиеся немцы, алчные Иваны. Короче, в кого ни ткни — все! Вот почему я действую неофициально, без шума. Так-то, друг.
— Слухи о сокровище могут оказаться выгодными для бизнеса, — возразил я, снова возвращаясь к столу; деньги по-прежнему лежали там. — Это может привлечь в город толпы народа.
— А когда они ничего не найдут? Подумай об этом. Дело может обернуться головной болью — я такое уже наблюдал.
Я кивнул. Не могу сказать, что меня не одолевало искушение взять его деньги, но я не желал иметь никакого касательства к золоту, извлеченному изо рта трупов, и потому подтолкнул купюры обратно к нему.
— Копай на здоровье. И можешь делать что пожелаешь с тем, что найдешь. Но запах твоих денег мне не нравится. Похоже на долю от мародерства. А в мародерстве я ни в войну не участвовал и, уж конечно, не желаю участвовать сейчас.
— О-о-о! Надо же! Фриц с принципами. Черт, а я считал, Адольф Гитлер поубивал всех таких парней.
— Номер стоит три марки за ночь, — заявил я. — За каждую комнату. Плата вперед. Горячая вода есть и днем, и ночью. Но если пожелаешь чего еще, кроме пива или чашки кофе, то плата за это отдельная. Еда для немцев все еще нормирована.
— Все по-честному, — откликнулся он. — А насчет тебя я ошибался. И мне вроде как надо извиниться. Извини.
— И мне вроде как надо извиниться. — Я плеснул себе еще немного его виски. — Каждый раз, как я смотрю на эти деревья, я вспоминаю, что происходило по другую сторону посадок.
2
Спутник американца был среднего роста, темноволосый, с оттопыренными ушами, темные пасмурные глаза опущены. В толстом твидовом костюме и простой белой рубашке. Галстук отсутствовал: несомненно, из опаски, как бы он на нем не повесился. Со мной он не заговаривал, я с ним тоже. Когда он вошел в отель, голова его втянулась в узкие плечи, словно на него давил груз стыда, — другого объяснения придумать я не сумел. Но, может, я все нафантазировал. В общем, мне стало жаль его. Если б карты легли по-другому, возможно, в машине американца сидел бы я.
Была и еще причина для моей жалости: вид у него был совсем больной, его била лихорадка. Вряд ли ему справиться с задачей копать яму в саду. Так я и сказал американцу, когда тот приволок инструменты из недр багажника.
— Он же совсем больной, ему в больницу надо.
— Туда он и отправится. Потом. Если найдет ящик, то получит свой пенициллин. — Янки пожал плечами. — Не будь у меня такого рычага, так он вообще не стал бы мне помогать.
— Я думал, вам, янки, полагается следовать Женевским конвенциям.
— О, мы и следуем. А как же! Но эти ребята, они не обычные солдаты, а военные преступники. Некоторые из них убили тысячи людей, а потому поставили себя вне рамок защиты военнопленных.
Мы прошли за Вольфом в сад, там американец бросил инструменты на траву и приказал ему приступать. День стоял жаркий. Слишком жаркий, чтобы копаться где-то, кроме как в собственных карманах. Вольф на минуту привалился к дереву, стараясь определить, где зарыт ящик, и вздохнул.
— Вроде бы тут, — прошептал он. — Вот, прямо тут. Можно стакан воды? — Руки у него тряслись, а лоб покрылся потом.
— Принеси ему, Гюнтер, пожалуйста, стакан воды, — попросил американец.
Вернувшись с водой, я увидел, что Вольф уже держит в руках мотыгу. Он размахнулся, чтобы всадить ее в землю, и чуть не свалился. Поймав его за локоть, я помог ему сесть. Американец совершенно безмятежно прикуривал сигарету.
— Можешь не торопиться, Вольф, дружище. Спешки никакой. Вот почему я и взял номера на две ночи, ясно? Он не совсем готов для садовых работ.
— Этот человек не способен ни к какой физической работе, — возразил я. — Взгляни только на него. Он на ногах-то еле держится.
Щелчком американец стрельнул спичкой в Вольфа и иронически фыркнул:
— И что, ты воображаешь, он посочувствовал хоть одному заключенному в Дахау? Черта с два!
Скорее всего, когда кто-то падал, стрелял ему в затылок, и всё. А неплохая идея! Избавит меня от хлопот тащить его снова в тюремный госпиталь.
— А я думал, тебе требуется найти драгоценности.
