— Эта миссия СД по сбору информации в Палестине… Почему туда отправляешься именно ты?
— Мне, Герхард, требуется отпуск. А там я загорю, поем апельсинов. Говорят, солнце и апельсины очень полезны для кожи. Ну и потом, — пожал я плечами, — я подумываю об обращении в другую веру. Говорят, в Яффе отлично делают обрезание, если успеть до обеда. — Я покачал головой. — Кончай ты, Герхард. Это связано с разведкой. А об этом, ты сам понимаешь, я не могу болтать с человеком из другого департамента. Если тебе не нравится, так обсуди тему с Гейдрихом. Правила устанавливает он, не я.
— Те двое, с кем ты поедешь, — напирал он, и глазом не моргнув, — нам бы хотелось последить за ними. Выяснить, не злоупотребляют ли они ответственным положением, в котором очутились. У меня даже есть полномочия предложить тебе некоторую сумму на расходы. Тысячу марок.
Так, все будто сговорились дать мне подзаработать. Тысяча фунтов здесь, тысяча марок там. Я уже стал чувствовать себя чиновником в Министерстве юстиции рейха.
— Очень щедро с твоей стороны, Герхард. Тысяча марок — огромный пряник. Но ты не был бы из гестапо, если б не приберег для меня и удара кнутом. На случай, если я не сластена, как вы рассчитывали.
Флеш скривил губы в улыбке-шраме:
— Вот будет невезуха, если твое расовое происхождение станет объектом расследования. — И он смял сигарету в пепельнице.
Гестаповец принялся раскачиваться на стуле взад-вперед, отчего кожаное пальто его громко поскрипывало — такое чувство, будто он только что купил обновку в сувенирной лавке гестапо.
— Мои родители прилежно посещали церковь, — возразил я. — Не знаю, какие факты вы сможете нарыть, чтобы швырнуть мне в лицо.
— А твоя прабабушка с материнской стороны? Есть вероятность, что она была еврейкой.
— Герхард, читай Библию. Все мы, если копнуть поглубже, евреи. Но в данном случае ты ошибаешься. Она была католичкой. И очень, по-моему, истовой.
— Однако фамилия у нее была Адлер, верно? Анна Адлер.
— Да, все правильно. Адлер. И что из того?
— А Адлер — еврейская фамилия. Живи она сейчас, ей, скорее всего, пришлось бы добавить к своему имени «Сара», чтобы мы сразу понимали, кто она. Еврейка.
— Даже если это и правда, Герхард, что Адлер — еврейская фамилия, хотя по-честному я понятия не имею, еврейская она или нет, это все равно делает меня евреем лишь на одну восьмую. А согласно разделу второму, статье пятой Нюрнбергского закона, я, следовательно, не еврей. — Я усмехнулся. — Длины твоему кнуту, Герхард, явно не хватает.
— Часто расследование оказывается таким дорогим и хлопотным! Даже для бизнеса на самом деле немецкого. И случаются ошибки… Проходят месяцы, пока все возвращается в нормальную колею.
Я кивнул, признавая правоту его слов. Нельзя отказываться от просьб гестапо, иначе неприятностей не оберешься. И серьезных. Выбор у меня был между жизненной катастрофой и тошнотворным — типично немецким — согласием. И оба мы знали: я сделаю то, чего они желают. Хотя это поставит меня в положение — выражаясь мягко — крайне неловкое. Ведь у меня была почти полная уверенность, что Франц Зикс набивает карманы шекелями Пауля Бегельмана. Но меня совсем не прельщало затесаться между СД и гестапо в их борьбе за власть. С другой стороны, ничто не указывало на то, что те двое, кого я буду сопровождать в Палестину, люди нечестные. К тому же они наверняка заподозрят, что я шпион, и станут со мной осторожничать. И скорее всего ничего я не раскрою. Вот только удовлетворит ли гестапо это «ничего»? Способ выяснить существовал только один.
— Ладно, — буркнул я. — Но я не стану подыгрывать вашим людям и городить горы лжи. Чего не могу, того не могу. И даже пробовать не стану. Если они нечестны, то я сообщу вам: да, это так, и скажу себе, что добросовестно выполнил обычную работу детектива. Может, стану мучиться потом, а может, и нет. Но если люди окажутся честные, то и делу конец, понятно? Я не намерен оговаривать кого-то ради того, чтобы у вас и других тупиц на Принц-Альбрехт-штрассе оказалось преимущество. Даже если ты и твой лучший кастет станете доказывать мне, что я должен поступить именно так. И пряник свой можешь оставить при себе. Неохота мне приучаться к сладкому. Сделаю я для тебя, Герхард, эту грязную работенку. Но уж как карты лягут. Никаких крапленых колод. Ясно?
— Ясно. — Флеш поднялся, застегнул пальто и нацепил шляпу. — Хорошей тебе поездки, Гюнтер. Сам я в Палестине никогда не бывал, но слыхал, там очень красиво.
— А может, тебе и стоит прокатиться? — весело предложил я. — Спорю, тебе там понравится. В момент приживешься. В Палестине отделов по еврейскому вопросу полно.
Из Берлина я уехал в последнюю неделю сентября, поездом через Польшу доехал до порта Констанца в Румынии. И только там, сев на теплоход «Румыния», я наконец встретил тех двоих из СД, оба они были сержантами, которые по легенде представлялись журналистами, пишущими для «Берлинер тагеблатт». Газета эта до 1933 года принадлежала евреям, а потом ее конфисковали нацисты.
Главным был Герберт Хаген. Второго звали Адольф Эйхман.[1] Хагену было лет двадцать с хвостиком, интеллигентного вида, выпускник университета; семья его принадлежала к высшим слоям общества. Эйхман был несколькими годами постарше; до того как вступить в партию и СС, он торговал бензином в Австрии и сейчас рвался подняться повыше. Антисемитами оба были странными: их властно притягивал иудаизм. У Эйхмана имелся большой опыт работы в отделе по еврейскому вопросу, он даже говорил на идиш и большую часть плавания провел за чтением книги Теодора Герцля «Еврейское государство». Идею этой поездки подал Эйхман, и, к его удивлению и радости — он никогда прежде не выезжал никуда из Австрии и Германии, — его начальники согласились. Хаген был большим приверженцем идеологии нацизма и истовым сионистом, веря, что «самый ярый враг партии — еврей» и в подобную же чепуху и что «решение еврейского вопроса возможно только одно — очищение Германии от евреев». Слушать его рассуждения на эту тему я терпеть не мог. Мне они представлялись бредом сумасшедшего, будто рассуждения некоей злобной Алисы в Стране чудес.
Ко мне оба относились с подозрением, как я и предполагал, и не только из-за того, что я не состоял в СД, но и потому, что я был старше них — Хагена так вообще на десять лет. И вскоре они в шутку стали называть меня «Папашей», что я сносил с достоинством. Во всяком случае, с большим, чем Хаген, которого я в отместку (к великому удовольствию и развлечению Эйхмана) стал называть Хирамом Шварцем, так звали юнца, недавно опубликовавшего свой дневник, и это очень злило Хагена. В результате ко второму октября, когда мы доехали до Яффы, Эйхман испытывал ко мне большее расположение, чем его более юный и менее опытный коллега.
Внешность у Эйхмана была ничем не впечатляющая, и я еще тогда подумал, что, пожалуй, он из тех, кто лучше смотрится в форме. А вскоре даже начал подозревать, что форма и стала главной причиной его вступления в СА, а потом в СС. Потому как для службы в регулярной армии, если в то время вообще существовала армия, он вряд ли годился: росточка ниже среднего, с кривыми ногами и худющий — дальше некуда. На верхней челюсти поблескивали две золотые коронки, а в других длинных зубах было полно пломб. Голова напоминала череп — почти точная копия черепа на кокардах эсэсовцев — костлявая, с запавшими висками. Меня поразило: как же он похож на еврея! И мелькнула мысль, что, пожалуй, его ярая антипатия к древней нации как раз отсюда и проистекает.
С той минуты, как «Румыния» пришвартовалась в Яффе, для этих парней из СД все пошло наперекосяк. Видимо, англичане заподозрили, что Хаген с Эйхманом из немецкой разведки, и после долгих споров выдали им разрешение сойти на берег всего на двадцать четыре часа — к сильнейшей досаде Эйхмана, все планы которого рухнули. Мне визу, позволявшую оставаться в Палестине тридцать дней, выдали незамедлительно и без проблем. Как в насмешку, потому что пробыть тут я намеревался самое большее дней пять. Эйхман всю дорогу из порта в отель «Иерусалим», стоявший на окраине знаменитой германской колонии, не переставал сокрушаться по поводу изменения планов. Ехали мы туда вместе с багажом в коляске, запряженной лошадьми.
— Ну и что теперь делать? — громко сетовал он. — Все самые важные встречи назначены на послезавтра. А к этому времени мы должны вернуться на пароход.
Я улыбался про себя, наслаждаясь его смятением, — меня радовала любая препона для СД. И еще хорошо, что это освобождало меня от тягот изобретать какие-то небылицы для гестапо. Шпионить за
