увидел. Поздно приехал. А почему? Дороги, брат - жижа одна.
– Не повезло мне на этот раз, - горько сказал Коля.
– Жизнь - как зебра, - заметил Арсений. - Черная полоска, потом - белая. Лошадь это такая, полосатая, - объяснил он. - Водится в теплых странах.
– А кто… вы кто будете? - мучительно краснея, спросил Коля. Не в его обычае было вот так, по-бабьи, расспрашивать.
– Я-то? - добродушно переспросил Арсений. - Чиновник. Занимаюсь… особыми делами, а какими - узнаешь, когда подружимся. Вот как мы с отцом Серафимом лет пять назад.
– Все же мне идти надо, - Коля приподнялся, опустил ноги на матерчатую дорожку. - Родители, поди, беспокоятся.
– Родители? - Арсений странно посмотрел на Колю и подошел к нему вплотную: - Вот что… Мне отец Серафим не велел говорить, да ты парень крепкий, мужчина. Нет больше твоих родителей. И дома твоего нет. Крепись, Коля. Горе большое, а ты - молись. Все ходим под богом, и пути его - неисповедимы. - Он перекрестился.
Сказанное с трудом проникало в мозг. Коля никак не мог осмыслить слов Арсения. Все казалось - о ком- то другом он сказал, сейчас все разъяснится, и все будет, как всегда. 'Родителей… нет, - про себя повторил Коля. - Наверное, дома нет?'
– А где же они? - дрогнувшим голосом спросил он.
– Пока стенка на стенку шла, загорелся ваш дом, - сказал Арсений. - Когда тебя сбили, он в этот самый миг и загорелся. Тушили, да там, говорят, пламя в полнеба взвилось. И собака погибла. Так и осталась на цепи, бедняга. Ты крепись, Коля…
Родителей хоронили, как исстари хоронят на Руси: с воем, кутьей и беспробудным пьянством.
Пока выносили из церкви гробы и старухи крестились, Коля стоял в стороне, словно все происходившее не имело к нему никакого отношения. Он еще не осознал до конца, что же произошло, но даже те обрывочные мысли, которые мелькали теперь в его мозгу, неумолимо подводили его к одному: родители ушли навсегда и ему, Коле, теперь будет совсем плохо. Он думал о том, что отец, в сущности, был мужик добрый, безвредный, а что пил… Кто из русских людей не пьет? Все пьют, потому что жизнь до сих пор была глухая и беспросветная. Жалко было отца: от роду - сорок, на вид - семьдесят: седой, грязный, всклокоченный, как больной петух. И мать в свои тридцать шесть - морщинистая, с большим животом и потухшими глазами… Не повезло и ей: двух сыновей отняла глотошная, третий, Коля, вырос сам по себе, чужим.
И вот все кончилось. Навсегда. Гробы один за другим отнесли к могиле, и вслед за отцом Серафимом провожающие запели 'Снятый боже'. Потом отец Серафим бросил землю на оба гроба и проговорил негромко и печально:
– Господня земля, и исполнение ея, вселенная и все живущие на ней…
Он пролил на гробы елей из кадила, проговорил 'Со духи праведных', и четверо мужиков, Анисим Оглобля среди них, подвели связанные полотенца под гробы и опустили в могилы.
После поминок, устройство которых отец Серафим по своей щедрости взял на себя, состоялся разговор.
Батюшка притянул Колю к себе, погладил по-отцовски:
– Садись, обсудим, как тебе дальше жизнь ломать. Скажи, как мыслишь: здесь остаться или уехать хочешь?
– Чего же здесь, - грустно сказал Коля. - Хлеб не сеял, скотину не пас. А драться больше не могу. Не крестьянское это дело, - он повторил слова покойной матери.
– Оно верно, - кивнул Серафим. - Мне помогать станешь. По дому, по хозяйству.
– Тошно мне здесь, батюшка. Вина на мне за родителей.
– Нет, - вздохнул Серафим. - Ибо сказано: и волос с головы человеческой не упадет без воли моей… Так бог решил, Коля, и грешно тебе, человеку, быть больше бога.
В горницу вошел Арсений, прислушался, теребя пуговицу на сюртуке, вмешался в разговор:
– Уехать тебе надо, вот что я скажу.
– Куда? - спросил Серафим.
– В Петербург, - сказал Арсений.
Коля вопросительно посмотрел на него, недоверчиво улыбнулся:
– В Петербург? Мне? Не-е…
– Почему 'не-е'? - весело передразнил Арсений. - Ты мне нравишься, товарищами будем!
– Гусь свинье не товарищ, - вспомнил Коля поговорку.
– Кто же из нас кто? - усмехнулся Арсений.
Отец Серафим замахал руками, запричитал:
– Не туда разговор, не туда, милейшие, надо по сути говорить в корень, в корень, дражайшие, заглядывать! Что Коля у вас делать станет? Чему учиться?
– Для начала - поживет, осмотрится. Потом возьму его в долю. Дело у меня в Питере.
– Какое? - спросил Коля.
– Особое, - усмехнулся Арсений. - Я же тебе говорил. Как, батюшка? Отпустите Колю?
Коля заплакал, уткнулся священнику в плечо:
– Не гоните меня. Сам не знаю, чего хочу. Мутно в голове, темно…
Арсений и священник переглянулись.
Серафим сказал:
– Оборони бог, Коленька. Живи, сколько хочешь, я тебя не гоню. Вижу, хотя и дорогой ценой, но почувствовал ты бога, и я этому искренне рад. Ну какая у тебя судьба в деревне? А там - столица.
Коля утер мокрое лицо рукавом:
– Думаете, так лучше будет? Верю я вам, батюшка.
– Лучше, Коля, - серьезно сказал Серафим. - Сам посуди: здесь у тебя - пепелище, там… Может, судьба твоя там?
Утром Анисим Оглобля подогнал к крыльцу Серафимова дома телегу, постучал кнутовищем в ставень:
– Здесь мы, батюшка.
Вышел Коля, бросил на мерзлую солому узелок с пожитками, перекрестился, подошел под благословение.
– Плыви в море житейское, отрок, - сказал Серафим. - И помни: отныне Арсений Александрович - твой отец и благодетель. Слушайся его во всем. Даже если удивишься чему - все равно слушайся, ибо отныне судьбы ваши неразделимы.
– Хорошо сказано, - с чувством вздохнул Арсений. - Трогай, - кивнул он Оглобле.
Коля долго смотрел назад - до тех пор, пока добротный попов дом и четырехскатная крыша не скрылись за поворотом дороги.
– Уезжаешь, значит? - вдруг сказал Анисим. - Такие дела…
– Такие, - согласился Коля.
– В городе плохо, - продолжал Анисим. - В стенку пальцем ткнешь - под потолком полыхнет. Електричество называется. Непонятно это русскому человеку. И ни к чему.
– Электричество - признак прогресса, - объяснил Арсений.
Он достал массивный золотой портсигар с монограммой и множеством наглухо припаянных к крышке значков, бросил в угол рта папироску, предложил Коле и Анисиму.
– Благодарствуйте, - отказался Анисим. - Мы нутро должны беречь. Без нутра - какой кулачный боец? А тебе, Николай, так скажу! В городе нашему брату погибель. Жил бы себе, дрались бы, как всегда, чего тебе не хватало?
– Человек должен стремиться к счастью, как птица к полету! - изрек Арсений, и Анисим посмотрел на него с уважением.
– Умен ты, вша тя заешь! Мне бы такую грамоту.
– И что тогда? - поинтересовался Арсений.
– На кой ляд вам Николай? - в свою очередь спросил Анисим. - Я вот голову сломал: чего он у вас
