собой, так и продолжал молча пожирать своего визави глазами, словно вел допрос, не предполагая даже слабой его защиты от выдвигаемых против него и уже доказанных страшных обвинений.
– Убивать пришел? – спросил пенсионер, рассчитывая на суровый ответный кивок, означавший положительный ответ на вопрос.
Стефан ничего не ответил. Он молча потянулся рукой к портфелю, отомкнул центральный замок и опустил руку внутрь. Чапайкин сжался, понимая, что выхода уже нет и не будет, что такое, если в силе, не прощают, зато убить теперь могут тайно и безнаказанно. Так, наверное, когда-то сделал бы он сам. Именно в эту минуту он не хотел умирать, несмотря на то что еще два дня назад он же готов был без всякого сожаления расстаться с этой опостылевшей, жалкой, никому не интересной жизнью. Тогда – но не сейчас, не от руки бандита, вернувшегося, чтобы отомстить.
«Жалко, что в том году не сдох от астмы, когда Машка распылитель иностранный доставила, – отчего-то подумалось ему, и глаза заволокло мокрой обидой. Говорил, не надо импортное, от своего-то давно б окочурился, поди», – тоже невпопад пришло ему в голову, пока Стефан, как в замедленной съемке, не спеша, вытягивал руку обратно. И вытянул наконец. В руке его было то, чему быть и требовалось, – револьвер системы «наган». Глеб Иваныч прикрыл глаза и пробормотал то ли про себя, то ли еле слышным шепотом:
– Господи, прости…
– Что вы там шепчете, Глеб Иваныч? – удивленно спросил Гусар и протянул навстречу генералу руку с револьвером. – Ну-ка взгляните лучше, что у меня есть для вас.
– Пуля, – в последний раз сжался генерал, чувствуя, как выпущенная из нагана пуля разрывает его старое сердце и кровь, накачанная дымом от выстрела, образует мелкие розовые пузыри, которые, лопаясь и шипя, останутся на пижаме навсегда, потому что постирать ее будет теперь некому и не для кого.
Выстрела, однако, не последовало. Вместо выстрела раздался стук железа о дерево – это Стефан положил перед генералом револьвер типа «наган» с именной гравировкой на боку: «Несгибаемому чекисту Глебу Чапайкину от наркома Ежова. Август 1937 года».
Старик открыл глаза и сначала обнаружил гравировку, а затем уже и сам лежащий без всякого применения револьвер.
– Ваш, – улыбнулся Стефан. – Берите, генерал, и пользуйтесь, если надо.
Глеб Иваныч молча протянул руку, не веря в происходящее, думая, что вот-вот наконец и кухня эта, начиная от затейливого овального окна в стиле русского модерна, как объяснял им с Алькой когда-то Семен Львович Мирский, начнет наполняться водой, внутри которой вскоре объявится и все необходимое для будущей жизни в воде и на суше: утконос и уткокот, пара морских ядовитых змей, двое в штатском с Маяковки, что оберегали Кору Сулхановну или же конвоировали ее до места постоянного проживания в городе Борисове в Белорусской Советской Республике, а также последующая страшная боль, истекающая из самой середины сердца, чтобы пройти потом насквозь через легкие, через глотку, разрывая по пути всю грудь целиком и саму горловую дыру…
И опять ничего не произошло. Револьвер мирно лежал перед хозяином и не стрелял.
– И еще, – улыбнулся Стефан и снова полез в портфель.
Оттуда же он вынул пластиковый пакет, развернул, и на стол рядом с именным оружием легли коробочки, очень хорошо знакомые картонные коробочки. Их было много, ровно столько, сколько было у Глеба Иваныча орденов и медалей – ни больше ни меньше, и это он понял, не считая. Чапайкин молчал, тупо уставившись в самое дорогое в его жизни имущество. Стефан упивался взятой генералом паузой. Более того, в эту минуту он не мог не восхититься стариком, потому что в этот момент тот был и на самом деле прекрасен. Он был великолепен и красив, потому что плакал. А плакал Глеб Иваныч оттого, что снова хотел жить. И тогда Томский мысленно поздравил себя с тем, что успешно преодолел в этот раз ненависть, поскольку, как выяснилось, ненависть не всегда перешибает собой щедрость, хотя и замешанную на сочувственном расчете.
Но и в эту очаровательную минуту он не дал расслабиться ветерану госбезопасности. К коробочкам он подложил довесок в виде блока наградных планок, тоже генеральских, тоже унесенных неизвестными, таких же прекрасных, как и сам их обладатель в этот незабываемый миг.
– Деньги вернуть не удалось, к сожалению, Глеб Иваныч, – с искренней доброжелательностью в голосе произнес Стефан, – уплыли вместе со сберкнижкой.
Отдавать – не отдавать денежную часть – мучиться над этим Стефану не пришлось, потому что еще до того, как обдумать это, он уже оставил похищенные банкноты вместе с книжкой на предъявителя в распоряжении откомандированных им на спецзадание преступных типов. Однако последней фразы Чапайкин не услышал, или не понял, или ему уже это было не важно. Он только глухо, не поднимая головы от стола с нежданно возвращенным богатством, спросил:
– Откуда?
Стефан улыбнулся такой же чистой улыбкой:
– Разрешите познакомиться, Глеб Иваныч. – Он протянул генералу руку для пожатия, изнемогая от любопытства, что тот предпримет в ответ, – Стефан Стефанович Томский, предприниматель, ваш сосед по дому, житель второго подъезда. И теперь это факт, хотя и случайный. А соседи должны дружить. Так, товарищ генерал?
И чуда в ответ на его дружеский жест, на которое все еще надеялся Стефан, не произошло. Чапайкин тоже протянул руку навстречу Стефановой и, все еще находясь под впечатлением от происшедшего, нелепо представился ответно, словно разом вернулся из глубокого сна:
– Чапайкин Глеб Иваныч, пенсионер по возрасту.
После этого особо долго Стефан задерживаться у генерала не стал. В двух словах поведал о том, что узнал, как и прочие жильцы, о беде соседа, включил нужную связь, пробил по своим каналам, донеся до тех важность и особую подлость совершенного преступления, и негодяев в два счета нашли. Сыскари сработали из органов или же кто прочий, об этом умолчал. Да Чапайкин и спрашивать не стал – догадался, что высоко поднялся по наступившим временам бывший его обидчик и осведомитель, а ныне сосед. И это означало, что или одни, или другие вовлеченные Гусаром в генералову историю мастера своего дела потрудились на совесть, согласно полученной директиве. А такое человеческое качество у генерала всегда вызывало уважение.
А два месяца спустя, после того как история беды и радости генерала Чапайкина стала потихоньку растворяться в числе других забот, Роза Марковна Мирская оказалась на Ваганьковском кладбище. Там и встретилась «случайно» со Стефаном Томским, который и уважение неожиданное проявил, и до дому их с Таней Кульковой подбросил, и до квартиры самой велел водителю проводить. Тот и проводил – вежливый такой, обходительный. Не забыл и дверь взглядом окинуть, отметив между делом качество и надежность защитных дверных причиндалов, о чем и доложился главному, вернувшись к машине.
Что же касается самой встречи у могилы Семена Львовича, то собственной причины быть на кладбище у Стефана в тот день не было. И встреча эта его с Мирской, разумеется, случайной не была. Вообще-то кладбища он ненавидел. Оттого, наверное, подумалось ему как-то, что нет на земле такого кладбища, куда ему было б за чем пойти. Или к кому. Он даже немного позавидовал Розе Марковне, когда, проследив от самых ворот, обнаружил ее, горестно замершую под мелким осенним дождем у могилы любимых людей. С этой точки и решил начать знакомство, под ваганьковскую тихость и печальную дату.
Долго прикидывал, как знакомство с ней лучше завязать, и придумал в итоге, с чего начать самый первый разговор. Позвонить для начала решил вдове создателя такого прекрасного дома, являющего собой яркий образец стиля русский модерн начала века, представиться в качестве нового соседа, преподнести пару уместных комплиментов, посетовать, что такой шедевр давно не ремонтирован, ни сам фасад, ни внутренняя отделка лестниц, подъездов и этажей, а заодно поинтересоваться, не знает ли случайно вдова, какие межэтажные перекрытия применены в доме, деревянные, смешанные или же бетонные, поскольку затевает капитальный ремонт квартиры, но прежде хотел бы знать, с чем предстоит иметь дело. А дальше зацепиться за ответ.
С этим и набрал номер Мирских. Ответил молодой голос, юношеский, быстрый и не слишком вежливый. Сказал, нет ее, уехала недавно на Ваганьковское кладбище, когда будет, не знает. И дал отбой.
Этой информации хватило, чтобы сменить тактику, поменяв сомнительный заход про русский модерн на вполне органичный – случайную встречу подле знакомой фамилии. Тут же собрался и пулей на Ваганьково.
