Родник возле дома[1]
Он обнаружился совсем рядом — на лужайке в нескольких шагах от коммунального дома по улице Свободы, двадцать два «а», где проживало в однокомнатной квартире, почти в центре Челябинска, наше семейство.
Когда я вдруг (тогда многие события происходили вдруг) по-настоящему разглядел его, изумление моё было столь велико, что я побежал к маме, которую недавно привезли вместе с малюткой братиком из роддома на телеге в коробе из под угля.
Она, как всегда очень занятая домашними хлопотами, отмахнулась от меня, а я восторженно воскликнул:
— Там, в ямке, живая вода! Она шевелится!
Усталая мама не поняла меня.
— Вода, Юра, не может быть живой, не выдумывай. Живая и мёртвая вода — из сказки.
Я обрадовался ещё пуще и тотчас бросился к явившемуся из сказки невероятному — с живой водой! — источнику.
Растянувшись на животе в густой прохладной траве, я приблизил лицо к лунке величиной с блюдце, наполненной такой прозрачной водой, что её почти не было видно. Зато различалась по цвету каждая песчинка: белёсая, серая, вишнёвая, чёрная с искрой… Они плавно отрывались от дна, поднимались, кувыркаясь, и опускались, чтобы вновь взлететь.
Движения их завораживали своей загадочностью и беспрерывностью. Откуда пучится вода, и к тому же такая холодная в жаркий день? Что за трубочка там, под землёй? Тогда главным для меня являлось, что, как и почему устроено всё окружающее: растения, камни, скрытое под ними — любой предмет.
Нетерпение узнать, как всегда, было велико, и в начале робко, а после и шустрее, я стал вычерпывать из лунки ладошкой песок и размокшую землю. Вскоре на дне осталось немного жидкой грязи, что меня разочаровало. Скользкая воронка в земле уже не прельщала. И никакой трубки не обнаружилось. Я был удивлён. Такой, но очень большой колодец я видел в городе Кунгуре, где мы жили до переезда в этот дом и где меня постоянно просили не совать голову в страшное бездонное сооружение, куда я мог упасть и утонуть.
Я решил сделать из лунки маленький колодец, углубив её и придав форму квадрата. Быстро сбегав домой, выхватил старинный, с серебряной рукоятью, столовый нож из ящика буфета и, примчавшись назад, осуществил свой замысел. Теперь у меня будет свой колодец!
Положив после работы нож на густую траву, который тут же в ней скрылся, я подровнял края колодца и остался очень доволен выполненной работой. И, радостный, побежал домой.
Вечером обнаружилась пропажа ножа, которым отец очень дорожил, — наследство!
— Сясь принесу, — всполошился я и рванул к «колодцу». Долго шарил вокруг него, всё по травинке перебрал — нет ножа! И в колодце!
Пришлось повиниться: отец строг-настрого запретил брать без родительского разрешения ножи, вилки, ложки… Серебро!
Наказывать меня по малолетству не стали.
Отругали за самовольство. Я заплакал. Красивый был ножик, с буковками и клеймом на рукояти.
Я читать тогда не умел, книжки мне мама растолковывала. Сколько я ни просил родителей научить меня чтению, мама отвечала, что ей некогда, вот в школу пойду, учителя обо всём мне расскажут: что за буквы и слова, из которых составлены книги. Отец же, когда я слишком ему досаждал, легко щёлкал меня по лбу и на этом моё познание грамоты заканчивалось — с рёвом. Моим, разумеется. Чтобы не надоедал, не мешал папаше валяться на диване и почитывать газету «Челябинский рабочий».
История же с пропажей ножа так закончилась: отец купил новый, из нержавеющей стали, на лезвии которого имелась тоже надпись, как я позднее прочёл: «З-д им. Сталина. г. Павлов». Кто бы мог тогда предположить, что я им буду пользоваться по сей день. Нож оказался с округлой рукоятью, очень неудобный в работе, и мама постоянно высказывала своё недовольство, поминая тот наш старинный нож, который находился рядом, у соседей, но об этом я узнал много лет спустя, когда меня на пир пригласил Толька Данилов, приехавший на побывку после окончания Казанского авиационного института, весь сверкающий начищенными до золотого блеска пуговицами, галунами погон с лейтенантскими звездочками на них и кокардой на новенькой фуражке, не менее эффектной, — лётчик-испытатель! Он очень гордился своей профессией.
Именно тогда, в шестьдесят втором (или шестьдесят третьем) году, на кухонном столе, уставленном бутылками с водкой и закусками, я опять — сколько лет прошло! — увидел наш столовый нож с серебряной рукоятью, сразу узнал пропажу, но промолчал, — неприлично было даже упоминать о нём. Мог произойти скандал, а я не желал этого. Да и не кухонный нож взволновал меня, а потрясающая новость: Толян, получив следующую звёздочку и квартиру в Казани, намеревался нагрянуть в очередной отпуск в Челябинск и сделать… предложение Миле.
Я отказывался представить себе, что Толян посмеет жениться на прекрасной девушке, мизинца которой не стоит, — уж я-то знал этого типа отлично, и на что он способен, хоть маршальские эполеты на себя нацепил бы.
Я так разволновался, что ушёл с пира. Больше мы с новоиспеченным бравым офицером Толяном, которому удалось вырваться из нищеты и взлететь высоко, не увиделись. Он не женился на Милочке. Рухнул с этой высоты. С самолётом.
Думаю, что она и не вышла бы за Толяна замуж, — Мила была умной девушкой.
И после я помалкивал о кухонном ноже, но главное — обо всей этой истории вообще можно было бы умолчать, опустить, если б она не поясняла многое в следующих моих рассказах о детстве. Но давайте вернёмся в то счастливое время, когда я выкопал «колодец» с живой водой.
Перед возвращением домой я вытер о трусы руки, чтобы мама не упрекнула меня в нечистоплотности, и, придя, увлечённо занялся разборкой механического — прыгающего, если его завести специальным ключиком, — жестяного лягушонка. Меня давно и нестерпимо зудило: что заставляет игрушку двигаться? И вот разрешение родителей наконец-то выпрошено — за дело! Вооружившись отвёрткой, быстро разобрал лягушонка на части. Попробовал собрать детали воедино — не получилось. Пришлось затолкать то, что недавно было игрушкой, в нижний ящик огромного бабушкиного шкафа. Таких громадин (с табурета до верху не мог достать) у нас имелось два. Бабушка уехала куда-то далеко, к родственникам, и некоторые её вещи остались у нас. Наверное, они ей стали не нужны. Она даже очки забыла, и я их использовал как увеличительные стёкла при рассматривании пойманных мною мух, бабочек, гусениц и жуков, живших в нашем огромном дворе.
Утром следующего дня я с удивлением увидел, что вода в расширенной мною лунке опять совершенно прозрачна и словно покрыта колышущейся слюдой. Наверное, очищенный родничок стал бить сильнее. Но мне не понравились обнажённые белые корешки трав, торчащие из ослизлых стенок, и бархатистая грязь на дне, дышащая, словно брюхо неведомого водяного животного. Я принёс из уличной канавы чистый серый песок с маленькими разноцветными галечками и высыпал всю пригоршню в лунку. Когда муть осела, я увидел, что песчинки снова резвятся в беспрестанном хороводе. Ожил родничок!
В начале зимы вокруг ключика образовалась наледь. Ох и покувыркался на ней! Весело!
…Весной сорок второго весь наш необъятный двор поделили между тремя домами, находившимися в нём. И в каждом доме семьи получили «наделы» земли сообразно своей численности.
Тётя Таня Данилова на собрании жильцов заявила от имени неведомого мне домкома, что землю следует «нарезать» лишь на членов семьи, способных обрабатывать участок самостоятельно. Грудному младенцу Кольке и трёхгодовалому карапузу Валерке, внукам Герасимовны, земли, дескать, не надо. И нам со Славиком тоже.
Бабка отчаянно возразила:
— Ты, Татиана, шибко умная штала нашальником в домкоме-те, а покумекала бы: ежели корову не кормить, будет она молоко давать? Вот так-то!
Меня упоминание о корове удивило: у бабки не то что козы — кошки не было. Корова в нашем дворе
