когда удалось-таки вырваться на волю. На волю, да не совсем. Мне пришлось убедиться на многочисленных фактах своей биографии, что свободы личности в нашем государстве не существует и по сей день. Как её не стало, когда по указанию самого основателя Советского государства в 1917 году создали концентрационные лагеря и начался Великий ГУЛАГ, а в нём беспредел вертухаев — государство в государстве, жившее по правилу: «Закон — тайга, а прокурор — медведь». Через эту страшную, бесчеловечную систему пропущены десятки миллионов моих сограждан. Результат? Мы его сейчас видим повсюду в нашей жизни… Тех, кого вертухаям хотя бы однажды удалось загнать в клетку, они, вертухаи всей страны, считают своей личной собственностью навечно, пока не сбросят в яму с биркой на ноге. С такой логикой карательных органов и мне приходилось неоднократно сталкиваться, когда по указке партийных блатных вожачков обкомовского, а иногда и райкомовского уровней (например, некто Олокиной, чиновницы из Кировского райкома КПСС г. Свердловска) милиция хватала и тащила в свои подвалы на «беседы», в которых главным арргументом фигурировала стандартная угроза, что «снова посодют в тюрьму», если я не прекращу писать кляузы в партийные и советские органы. Так прямо и заявляли (и в партийных кабинетах, и в милицейских подвалах: «опять посодим»). Хотя судимость моя была погашена, я отслужил положенный срок в армии, пять лет активничал в комсомоле, работал, закончил госуниверситет, трудился в прессе — ничто не в счёт, главная улика — судимость. Единственная. И как им казалось — на всю жизнь. Клеймо, выжженное на лбу раба. Этот аргумент автоматически позволял обращаться со мной, как с зеком. Пусть в прошлом, но зеком. Вечным! И вертухаи, ни капли не сумняшись, давали мне понять, что вправе применить ко мне репрессивные меры воздействия. Партийная гидра имела тысячи голов, и все они были практически неуязвимы, потому что тело у них было одно — КПСС. И весьма важный орган тела чудовища — вертухаи (как же без них?). Разумеется, борьба с гидрой была бесперспективной, и я всегда терпел поражения. Но вот гидра испустила дух, наступил XXI век. Тем не менее в 2001 году (через полвека после описываемых событий) меня выслеживают и уродуют всенародно в общественном месте! За что? Об этом рассказано в предисловии к этой книге. Но главное вот в чём: вертухай-палач чувствовал себя во время экзекуции совершенно спокойно. Как в мае пятидесятого в челябинской тюрьме, когда по договорённости со следователем вертухаи затолкали меня в смирительную рубашку и навсегда изуродывали. Где же демаркационная линия, которая должна отделить нас, свободных (свободных ли?) граждан, от репрессивного клана хотя бы вертухаев. Если судить по этому случаю, никакой демаркационной линии нет. Репрессивные органы ведут себя разнузданно на территории всего нашего государства. Как в собственном концлагере. То есть для них вся страна — сплошной концлагерь. А запретка — всего лишь условное понятие.
249
Шалава — проститутка (феня).
250
Замазка — долг, в замазке — в долгу (феня).
251
Землянуть — многозначное слово, в данном случае — низвергнутый с небес преступного мира, лишённый «высокого» звания вора в «законе» (феня).
252
Шуляга — картёжник (феня).
253
Шалман — сборище преступников и проституток (феня).
254
Штрундя — пожилая женщина, старуха (феня).
255
Скрипуха — сумка (феня).
256
Помыть — разрезать, отрезать (воровская феня).
257
Прихват — запугивающие движения, мимика, угрозы (феня).
258
Тычить по карманам — совершать карманные кражи (воровская феня).
259
Приканать — прийти (феня).
