— Не знаю… Поговаривают, на Абу.
— В миру Серегу Синякина, — кивнул Алейников. Глава местных ваххабитов и боевиков Сергей Синякин при вступлении в партию правильного ислама, как положено, принял арабское имя и теперь обижается, если его кличут старым, умершим именем. Все сходится. По оперативной информации, фугасами балуются в районе именно с подачи Синякина.
— Тебе все деньги отдали?
— Двадцать долларов. Остальное после отдадут.
— Где?
— В кафе…
— Из тебя щипцами каждое слово тянуть? Я могу.
— Завтра часов в шесть в кафе «Лейла» в Ереминской они будут. Они там часто бывают. Мы там встретимся.
— Пока живи…
Алейников убрал в кобуру пистолет. И посмотрел на перепуганного, не знающего иной жизни мальчишку. И вдруг ясно осознал, что этот сопливый, не умеющий толком читать, выросший как дикий сорняк, никому не нужный пацан есть не кто иной, как его, Алейникова, смерть. Смерть, с которой он опять чудом разминулся на пыльных дорогах Чечни.
Глава 7
ГУМАНИСТ
— Смотрите… Это наша боль! — вызывающе кричала чеченка, показывая на ребенка, у которого была по колено оторвана правая нога — наступил на мину…
Лагерь беженцев в Ингушетии. Миссия работала здесь уже неделю. Ее сотрудникам приходилось бывать и в окрестных поселках, посещая раненых, отлеживающихся у родственников, разговаривая с потерпевшими.
Они привезли груз с медикаментами и необходимыми для беженцев вещами. Военных, как и следовало ожидать, визит иностранцев не обрадовал, но сотрудники миссии привыкли к настороженности. Гражданин самой могущественной державы в мире Майкл Грэй давно не обращал внимания на косые взгляды, скрытые, а то и явные угрозы. Он делал свое дело.
— Да, — кивал Майкл сосредоточенно, глядя на ребенка с оторванной ногой.
— Они хотят одного — чтобы чеченец был мертвым чеченцем, — громко, как на митинге, кричала хорошо поставленным голосом чеченка. — Их не устраивают живые чеченцы. Мирные чеченцы. Или те, кто с оружием защищает свободу.
Майкл согласно кивал. Везде, во всех горячих точках мира он слышал одно и то же. Албанские повстанцы, бойко торгующие наркотиками и постепенно заваливающие ими всю Европу, не уставали убеждать его в своих лучших побуждениях. Партизаны Востока, отрезающие врагам головы и потрошащие внутренности, воодушевленно твердили о светлых идеалах. Майкл разучился верить в слова. Ему вообще в последние годы пришлось много чему научиться и пришлось избавиться от слишком многих иллюзий, которые искажают для человека картину мира, и мешают насладиться ее бесконечной мерзостью.
Майкл с кривой улыбкой вспоминал не такие давние времена, когда сам был восторженным щенком и смотрел на мир широко открытыми наивными глазами. И свято верил в то, во что должны верить порядочные люди. Общество, в котором он жил, не требовало слишком многого. Надо лишь верить в то, что живешь в самой правильной и свободной стране из тех, которые только создал господь. Нужно признавать, что лучшие люди те, кто богаче. И что мир делится на хороших и плохих парней, притом плохие вообще не имеют права называться людьми. Он знал наперечет все свои права, декларированные самой совершенной в мире американской Конституцией, и готов был выполнять свои обязанности добропорядочного гражданина своей страны. Он не нюхал кокаин, не водился с неграми и не угонял чужих машин. Он вырос в маленьком городке, где еще витал дух истинной старой Америки.
Он знал множество полезных вещей. Он отлично помнил, кто забросил решающий мяч на бейсбольном чемпионате в тысяча девятьсот лохматом году, и считал это важнейшим событием столетия, но не знал и знать не хотел, кто написал Мону Лизу и изваял Давида. Он читал, послушно пугаясь, Стивена Кинга, воспоминания звезд кино, но не представлял, что был такой писатель, как Джек Лондон, писавший о мятущихся душах, о людях, продирающихся сквозь ледяные пустыни, выживающих силой духа и презирающих бездушный окружающий мир. Мятущиеся души — это не по ведомству среднего американца.
Майкл был образцовым американцем. И обладал необходимым для этого набором качеств — в нем была точность механизма, нацеленность на узкую специализацию в сочетании с потрясающим невежеством во всем остальном, не касающемся работы, он владел своим домом с двумя ванными комнатами и подземным гаражом, автомашиной и был очарован призраком американской мечты. Он воплощал в себе знакомый всем, несколько карикатурный, но вместе с тем детально точный образ среднего добропорядочного американца.
Все было в его жизни расписано раз и навсегда. Частная школа — в обычных школах добропорядочные дети добропорядочных родителей не учатся. Потом — колледж. Выбор был сделан давно. Родители были врачами. И ему тоже предстояло стать врачом, потому что американский врач — символ респектабельности, высоких заработков. Американский врач — это добропорядочны и американец, оказывающий милосердие за хорошие деньги.
Среди сокурсников Майкла была категория идеалистов, бредящих какими-то отвлеченными идеями и не устающих цитировать клятву Гиппократа. Позже двоих из них занесло в Африку от какого-то Фонда спасения отсталых рас, где они «вытаскивали из могил» дикарей, принимающих воспаление легких за порчу колдуна из соседней деревни. Майкл считал подобные идеалистские порывы блажью, хотя, конечно, как положено добропорядочному американцу, с болью в сердце воспринимал мучения тех девяноста пяти процентов населения Земли, которым не посчастливилось родиться в стране широчайших возможностей, высочайшего уровня жизни и самых справедливых законов.
Учился Майкл хорошо. Через два года после выпуска он стал хирургом в одной из престижных частных клиник. Так бы и прожил свою жизнь — пресно, безвредно и неспешно, как и запрограммировано было с рождения, и докоптил бы до глубокой старости в довольстве и спокойствии — тут главное по
