— Вы сами не сможете нормально бороться с нами. Не знаете наших обычаев, чем нас испугать, где прижать. Где показать силу. Женщины высыпали толпой, для вас они — слабые существа, вы с ними церемонитесь. А для нас они — никто. Чтобы женщина встала поперек мужчины? Сразу и получит прикладом по черепу. С ними нельзя обращаться так, как принято у вас. А мы умеем…
Да, они умели. И Алейников многому научился за время этой проклятой войны. Поэтому, кинув взгляд на стремительно деморализовывавшуюся толпу, из которой второго бородача как ветром выдуло, он демонстративно посмотрел на массивные часы на руке — и произнес:
— Минута на то, чтобы всем разойтись по домам… Потом — не обижайтесь…
И толпа начала рассасываться, как несостоявшаяся грозовая туча на летнем небе. А через пять минут Алейников, усаживаясь в «уазик», приказал двигаться вперед…
При свете дня предметы выглядят совершенно иначе. Вот и место, где разгорелся ночной бой. Дом, в темноте излучавший угрозу, теперь выглядел неопрятным покосившимся курятником. За забором тихо и пусто. В доме никого. Кто-то забрал трупы. О недавней кровопролитной схватке напоминали многочисленные следы от пуль, искореженная мебель, выбитые стекла и осыпавшаяся штукатурка.
Соседи мрачно, с бессильной злобой смотрели на пришельцев, вторгшихся в их мир. На скамейке перед забором соседнего дома приютился старик в кургузом пиджаке и папахе, равнодушно наблюдавший за происходящим.
— Кто здесь живет, отец? — спросил его Алейников.
— Резвана дом был, — ответил старик. — Уже год никто не живет…
— Где сам Резван?
— Ушел. Многие ушли… Мы остались.
— Кто здесь последние дни жил?
— Никто.
— А кто в нас стрелял вчера?
— Они пришли. Ушли. Мы не спрашиваем.
— Что, неинтересно?
— У них оружие Они сами спрашивают.
— И часто с оружием бывают?
— Сейчас редко… Но бывают… Эх, солдат, раньше все правильно было. Какая страна была…
— Мало тебя Сталин в степь казахскую выселял! — зло крикнули с соседнего двора.
Алейников оглянулся и увидел выглядывавшую из-за забора напротив женщину лет сорока. Поймав его взгляд, она сплюнула и скрылась в доме.
— Выселяли, — кивнул старик. — Нас наказали. Мы виноваты были. Нас сослали Та власть справедливая была. А сейчас… Эх, сейчас вся страна наказана. Только непонятно, за кого и за что…
Он поднялся с лавки и, тяжело шаркая подошвами, побрел, сгорбившись, прочь.
Когда осматривали дом, к Алейникову подошла та самая женщина, которая ругалась на старика, и негромко произнесла:
— Слушай, русский. Загляни в дом двадцать, за разрушенной школой… Там прячется.
— Кто прячется?
— А я знаю? Прячется. Ты его самого спроси… Только у него оружие…
Больше добиться от нее ничего не удалось. Она резко обернулась и пошла прочь…
Алейников взял рацию и велел:
— Дом двадцать за школой. Блокируем.
Школа была сожжена еще в девяносто четвертом году, и, похоже, это мало кого трогало. Село было ваххабитским, а ваххабиты давно рассудили: чему надо — научит мулла. Выросло поколение детей, которые не видели в своей жизни учебников, многие не умели читать и писать.
Дом располагался сразу за развалинами школы. Он был неказистый. Из тех, в которых обычно местные жители не живут, а содержат скот, инвентарь, используют, чтобы без особого комфорта провести ночь. Обычно у чеченцев несколько таких домов в селе и окрестностях.
Алейников махнул рукой, и бойцы рассыпались вдоль забора. Улицу перекрывал БТР, его крупнокалиберный пулемет вполне мог превратить это ветхое строение в несколько секунд в кучу разбитых обломков.
— Осторожнее, — приказал Алейников. — Куда попало — не палить.
Что-то ему не нравилось в этой наводке. Это вполне могла быть какая-то провокация, на которую так щедры туземцы.
— Пошли…
Собровцы рванули вперед, к дому.
— А-а-а, — послышался истошный женский крик.
Собровец едва не нажал на спусковой крючок, когда навстречу устремилась выскочившая из дома высокая чеченка с каким-то безумным выражением на лице Она попыталась вцепиться в собровца. Тот отпрянул, резко толкнул ее, сшибая с ног и ожидая чего угодно — выстрела, взрыва. Женщина вполне могла оказаться камикадзе, начиненной взрывчаткой.