— Угу.
— Но тогда мы этот режим не признавали. А теперь им на пять лет гарантируют полнейшую свободу, в том числе и от уголовного кодекса, лишь бы они оставались в составе России. Все им отстроим. Часть денег бюджетных они разграбят. Пять лет там будет в составе России суверенный центр наркомафии, рабовладения, торговли человеческими органами. Потом воцарится свободная Ичкерия — пиратская республика. К тому времени ее щупальца сдавят экономику России, окончательно опутают коррупцией госвласть, они запугают все население России.
— Обязательно, — снова икнул Мартынов.
— А пока они полезут баламутить другие республики Кавказа, Татарстан. «Нохчей», которые кровь нашим солдатам пускали, уже ждут в Крыму — там татары давно на русских ножи точат. Кровушка хлынет похлеще, чем в Грозном в январе девяносто пятого. Ох, головы полетят… Во, договора понаподписывали. И еще по телевизору некто с казарменной тупостью вещает:
«Ура-патриотов на фронт пошлем». А я готов на фронт. Только дайте «духов» душить, а не заставляйте им зад лизать. Не добивайте нас бесконечными переговорами и перемириями.
— Размечтался.
— Военной-то проблемы там не было. Преданная война! Первое военное поражение в борьбе с организованной преступностью!
— Да плюнь ты на все. Чего суетиться? — пожал плечами Мартынов.
— Плюнуть? На отрезанные головы наших солдат? На кастрированных пленных, замученных до смерти? Давай, плюнем.
— Должен же кто-то был закончить войну.
— Капитулировать? Мы так могли все войны закончить. И очень быстро. Сдаться Наполеону, Гитлеру. Только проигранные войны для России кончаются плохо. Цусима — революция девятьсот пятого. Неудачи первой мировой — революция семнадцатого. Поражение в Афганистане — развал страны девяносто первого. А что вслед за этим поражением? Полный развал?
— Да все уже давно и так развалено.
— Ты знаешь, какое ощущение? Россию опустили. Отпетушили, как на зоне. Теперь Россия опущенная. Собственное достоинство, безопасность — все соответствует опущенным. Опустили нас несколько политиканов, журналистов и деятелей в генеральской форме! — Косарев врезал по столу так, что бутылка с водкой подскочила и упала. Мартынов проворно подхватил ее и содержимое почти не убыло.
— Да чего ты убиваешься-то?
— Народ наш, — пьяно качнувшись, произнес Косарев, — петухи сейчас. Никому ничего не интересно. Петухов, кстати, на зоне неплохо кормят. И работать не заставляют. Только задницу подставляй — и живи сыто и довольно. Это тот народ, который и французов, и Гитлера, и всех бил. Тьфу…
— Ты экстремист натуральный, Серега. Тебе в террористы подаваться. Шире надо смотреть. Да и вообще — чего кипятиться? От нас-то что зависит? От двух пьяных ментов. Что мы можем?
— Что-нибудь можем. Человек всегда может что-то изменить. Пусть немного, но все-таки.
— Так выпьем за это, — Мартынов поднял стакан…
Война настигла русских уже в Москве. Убежать от нее не удалось. Ее голос был грохотом взлетающих на воздухдомов.
Как только началось вторжение бандитов в Дагестан, Косарев добровольно напросился на три месяца в следственно-оперативную группу. Увидел там то, что и ожидал тюрьмы для содержания рабов, склады оружия, следы крови в подвалах — там пытали русских людей, видеозаписи показательных казней, отрубания голов. Агрессия исламского фундаментализма — это ничуть не лучше фашистских орд и дивизий СС.
Косарева отвлек от дурных мыслей звонок.
— Косарев у телефона… Да. Привет… Правда? Отлично, — Косарев бросил трубку.
— Что? — спросил Мартынов.
— Тут по убийствам Соболева-Керимова кое-что выплыло…
Глава тридцать восьмая
МОСКОВСКИЕ ЗАЧИСТКИ
— Обрисовываю ситуацию. Потерпевшие — председатель совета директоров крупнейшего французского банка «Лионский кредит», жена английского посла, председатель правления японской электронной корпорации, немецкий генерал — один из руководителей Бундесвера… Ну и далее в том же духе, — описывал руководитель операции по пресечению преступлений шайки, которую предстояло брать. — Пять дипломатических нот поступило только за последние два месяца по поводу их деяний.
Инструктаж проходил в зале на четвертом этаже Петровки, 38 в шесть часов утра. Там собрались оперативники из всех муровских отделов, сотрудники ОМОНа.
— Вот план операции, — генерал прилепил на доску коряво нарисованную на ватмане схему, напоминавшую план битвы на Чудском озере. — Первая группа отсекает их от железнодорожной станции и задерживает всех подозрительных.
Вторая — продвигается через лесополосу и выходит к лагерю. Третья заходит с юга и производит оцепление. Учтите, таких диких у нас давно не было. Вполне могут открыть стрельбу.
Действовать жестко, но аккуратно. Там полно женщин и детей.
Прорабатывался план захвата цыганского табора из Закарпатья уже три месяца терроризировавшего Москву. Он разбил стоянку в Ногинском районе. В восемь утра ежедневно толпы женщин с детьми направлялись в столицу — гадать, мошенничать, воровать. Их коронным трюком стала «работа» с иностранцами. Пацаны десяти-двенадцати лет от роду налетали на иностранцев, выходящих из машин, облепляли, вцеплялись, как бульдоги. И пока ошарашенный гость Москвы пытался стряхнуть их с себя — выворачивали карманы. Кто-то попытался обработать их из газового баллончика — получил нож в бок.
— Предъявлять нам им нечего, — продолжил руководитель операции. — Детишки, которые совершали преступления, не достигли возраста уголовной ответственности. Так что собираем их, обыскиваем, находим деньги, на них покупаем билеты, — вагон уже зафрахтован. Загружаем в поезд — и на Родину. Решение обладминистрации об их выселении есть. Ясно?
— Ясно, — произнес старший омоновской группы, барабаня по ладони резиновой дубинкой…
Утренний подмосковный лес. Идиллия — пели птички, светило ласковое солнце, таял утренний туман. По лесу растягивалась цепочка одетых в серые куртки, с дубинами и автоматами омоновцев — экипировкой и внешним видом они чем-то напоминали партизан из старых фильмов. За деревьями виднелась просека с белыми пятнами палаток.
Тяжелые омоновские башмаки месили грязь и ломали сухие ветки.
— Вперед, — послышалась из рации команда. Бойцы устремились вперед и с гиканьем, криками ворвались на территорию лагеря, состоящего из нескольких десятков палаток и шалашей. Дальше все стало еще больше напоминать старые фильмы о войне.
— На землю!
Сотрудники милиции знали, что церемониться с цыганами не рекомендуется — дороже станет. При задержании цыгане очень агрессивны, оказывают ожесточенное сопротивление. Особенно женщины — царапаются, лягаются, плюются, ругаются.
. — На землю, сказал, — орет омоновец цыгану, под сечкой сбивает его с ног и охаживает дубинкой. — В круг, — другой омоновец пинком сопровождает визжащую цыганку в круг, куда собирают женщин и детишек.
Омоновцы споро работали дубинками и сапогами. Под тяжелыми ударами трещали и сыпались шалаши и рвались палатки. Растекалось по земле какое-то остро пахнущее куриное варево, Стоял женский вой, как от десятка милицейских сирен, перемежаемый такой матерщиной, что вяли даже привычные ко всему милицейские уши.
Муровский оперативник вспорол подушку, поднявшийся ветер кружил по поляне перья и пух, так, будто это снег. В самом центре «снегопада» по разбросанным вещам металась огромная муровская овчарка в поисках наркотиков.
Минут через пять все немножко успокоилось, начался личный досмотр и обыск. Когда перешли к досмотру вещей цыганок, вой и ругань поднялись с новой силой.
