Глава VI
Ли, сосед Вана, работал в комитете Национального профсоюза железнодорожников. Когда его товарищи, как почти все пекинцы, вышли на демонстрацию в поддержку студентов, он тоже выкрикивал лозунги и размахивал транспарантами. Но как только правительство решило подавить мятеж силой, он горько пожалел о своем легкомыслии. Коммунистическая партия, вернувшая себе всю полноту власти в отделениях Национальных железных дорог, потребовала, чтобы каждый чиновник и рабочий в деталях отчитался в своих действиях за несколько последних недель. Ли испугался и первым подверг себя самокритике. Желая доказать искренность своего раскаяния, он донес на нескольких товарищей, которые могли участвовать в мятеже. И все-таки душа у него была не на месте. Он пережил «культурную революцию» и точно знал одно: когда чистки становятся повсеместными, одной самокритикой прощения партии не заслужишь.
Ли лихорадочно искал, как переломить ситуацию в свою пользу, а тут по телевизору как раз объявили в розыск Аямэй. Ли вспомнил, что на следующий после мятежа день он ужинал, сидя у окна, и заметил своего соседа Вана с незнакомой молодой женщиной. Они очень спешили, лица у них были озабоченные. Ван и похожая на преступницу женщина сели в грузовик и уехали. Ли немедленно снял трубку и донес на соседа в полицию.
Несколько часов спустя служба безопасности забрала Вана и его жену. Допрос длился три дня. Не выдержав пыток — их всегда применяли к врагам народа, — жена Вана призналась. А власти наконец признали заслуги Ли, и он получил пост заместителя председателя Профсоюза железнодорожников, которого очень кстати обвинили в сочувствии к студенческому движению.
На следующий день, как только заря осветила золоченые крыши Запретного города, девять солдат в двух джипах выехали из Пекина.
Лейтенант Чжао ехал в первой машине. Он сидел очень прямо, сдвинутые брови и замкнутое выражение лица ясно указывали подчиненным, что им следует молчать и быть предельно внимательными.
В другом джипе солдаты могли свободно общаться.
— До чего Пекин изменился, — удивлялся один из них с сильным маньчжурским акцентом. — Восемь лет назад, когда меня ранили во Вьетнаме, я лечился в столице. В окно палаты видел ивы, харчевни, домишки в квадратных дворах, рядом колодцы. Было слышно, как лягушки квакают после грозы, как люди на улицах разговаривают, велосипеды шуршат. А сегодня — магистрали, многоэтажные здания, торговые центры! По ночам даже Млечного Пути на небе не видно. А каким чистым было раньше осеннее небо! Да, изменился город, я узнал только Врата Небесного спокойствия.
— Но Пекин всегда останется Пекином, — вступил в разговор другой солдат, уроженец юго-востока страны. — Я всю жизнь мечтал побывать в столице. Надеюсь, положение скоро стабилизируется. Вот выполним задание, получим отпуск и сможем на пару дней задержаться в Пекине.
— А я поеду домой, — объявил третий солдат, явный южанин. — Ведь через месяц — праздник Луны.
— Это что же получается! — воскликнул его товарищ. — Уже два месяца прошло, а мы так и не нашли преступницу.
— Теперь уж не упустим, — пообещал южанин. — И я наконец попаду домой на праздник. Каждый год в этот день вся наша семья съезжается со всех концов Китая. Мы приносим на алтарь лунное печенье, виноград и красное вино. Дедушка и бабушка молятся, братья, сестры и племянники накрывают стол под большим каштаном, мы пьем вино, поем, отец играет на флейте — все веселятся. Я много лет не мог к ним выбраться, они очень скучают.
— А мне бы надо к невесте поехать, — со вздохом сообщил маньчжурец. — Она каждый год пишет, ждет меня на праздник Луны. Нас обручили в четыре года. А когда я пошел служить, она перебралась в дом моих родителей и заботится о них, словно уже стала моей женой. Когда меня послали во Вьетнам, я написал ей, мол, между нами все кончено, и она должна уйти. Она ответила, что будет меня ждать. Потом я подорвался на мине. Едва не ослеп. Она приехала в госпиталь — просить меня жениться на ней. Я даже видеть ее отказался, и она уехала в слезах. А я вернулся в армию…
— Перестань усложнять жизнь! — воскликнул один из его товарищей. — Радуйся, что у тебя есть невеста. У нас вот даже подружек нет. Кто сегодня захочет выйти за солдата?
В первом джипе погруженный в размышления Чжао хранил каменное спокойствие. Он получил приказ стрелять в преступницу, если та откажется сдаться, и привезти тело в Пекин. Выслушав это распоряжение, лейтенант почувствовал тревогу. В ночь мятежа он без колебаний и сожаления убил много заговорщиков, которых считал врагами народа. Почему же его смущает мысль о том, что придется стрелять в зачинщицу мятежа?
Миновав ущелье между скалами, машины выехали на широкую равнину. В лугах цвели анемоны. Овцы щипали траву. Обнаженный по пояс загорелый подросток проводил машины полным любопытства взглядом. У его ног лежал кудлатый пес. Чжао вспомнил свое детство, на мгновение забыл о проблемах, и легкая улыбка осветила его лицо.
Они остановились у источника. Солдаты вышли освежиться. Чжао приказал им напиться первыми и отошел в сторону. Нещадно палило солнце. Лейтенант оглянулся на пастуха и внезапно позавидовал одиночеству простого крестьянина.
Благодаря феноменальной памяти он помнил каждое слово из дневника преступницы.
Чжао был ведом лишь мир пустыни, у него не было иных страстей, кроме беззаветной любви к родине. Прочитанное поразило его. Почему Земля казалась такой огромной и такой живой маленькой девочке? Как в ее душе родились столь пылкие чувства? Девочка была чиста и невинна, а потом вдруг взяла и превратилась в преступницу. Возможно, ему претит мысль о ее убийстве, потому что он хочет прогнать поселившуюся в душе тревогу? Если Аямэй останется жива, он сможет наблюдать за ней, задавать вопросы и тогда постигнет наконец тайну жизни.
Он с ужасом осознал, что забыл свой долг солдата, смешав личный интерес с интересами государства, и почувствовал себя виноватым. Чжао нервно отер пот со лба и, не дожидаясь своей очереди утолить жажду, отдал приказ продолжать движение.
Они миновали горы и теперь ехали между холмами.
— Море! — воскликнул один из солдат.
Огромные, подобные тысячам белых лошадей волны стремительно накатывались на песчаный берег.
Вдалеке показалась деревня. Рядом с деревянной хижиной росло одинокое дерево. Судя по полученным сведениям, это был дом родителей Вана, где предположительно находилась преступница.
Солдаты начали проверять оружие.
Они остановились метрах в двадцати от хижины. Чжао вышел первым. Солдаты стремительно окружили дом. Рядом с дверью, под густой кроной персикового дерева, колыхалась на ветру сеть. Дверь была открыта, хлопала голубая занавеска; из комнаты доносилось неясное бормотание.
Чжао ворвался внутрь, потрясая пистолетом. Секунды через две, когда глаза привыкли к полумраку, он увидел старую женщину: она стояла на коленях перед идолом и молилась.
— Именем закона, я вас арестую! — выкрикнул Чжао.
Женщина продолжала молиться, словно бы и не услышала его слов.
Солдаты силой подняли старушку на ноги и подвели к Чжао. У нее было морщинистое, как печеное яблоко, лицо и потухший взор.
Чжао начал допрос:
— Где преступница, называющая себя Аямэй? — Голос его прозвучал почти грубо. Нимало не испугавшись, женщина подняла глаза на лейтенанта. Чжао повторил вопрос: — Где Аямэй?
Она не отвечала.
Мебели в комнатах было очень мало. Чжао убедился, что девушки в доме нет, и приказал солдатам
