ей спросить графиню, что же она имела в виду.
Когда Белларион наконец смог передвигаться вприпрыжку по замку, она стала избегать встреч с ним наедине, а в присутствии других людей всегда обращалась к нему с ледяной вежливостью.
Если Беллариона и ранило ее неприязненное отношение к нему, то он и виду не показывал. Будучи по натуре очень терпеливым человеком, он мог подождать до тех пор, пока маркизу Теодоро придется заплатить по счетам и ей наконец-то станет ясно, чьим же слугой он на самом деле являлся. Поэтому он решил вести себя с ней точно так же, как и она вела себя с ним, и отнюдь не стремился оказаться в ее обществе, как, впрочем, и ни в чьем другом, кроме Филиппе Марии, с которым он проводил долгие часы за шахматами или за изучением бесценных сокровищ его библиотеки.
До появления Беллариона граф Павии считал себя сильным шахматистом. Но Белларион продемонстрировал ему, что его знакомство с этой игрой было весьма поверхностным. Если раньше Филиппе Мария с легкостью добивался побед над своими противниками, то теперь он пыхтел и потел над доской, пытаясь всего лишь уменьшить масштабы неизбежного разгрома.
Сегодня, однако, ему показалось, что впереди забрезжила надежда. Он организовал массированную атаку на фланг позиции Беллариона, и впервые за все время их соперничества он увидел возможность объявить шах за три хода и поставить мат в четыре хода. Он перевел вперед знаменосца note 108, усиливая свою атаку, и широко улыбнулся. Филиппе Марии шел всего лишь двадцать первый год, но, несмотря на столь юный возраст, он был полным, как боров, при росте не выше среднего, он, когда сидел, казался высоким, поскольку природа наградила его туловищем непропорционально длинным в сравнении с его короткими и бесформенными членами. У него было круглое, как луна, лицо, и такое же бледное. Огромные мясистые складки свисали под его подбородком и покрывали всю шею и плечи, так что его плоский затылок казался из-за этого даже несколько вогнутым внутрь черепа. У него были короткие черные волосы, гладкие и лоснящиеся, словно бархатные, а широкий лоб, — пожалуй, единственная привлекательная черта этого безобразного лица — прятался под челкой, спадавшей почти до самых бровей, густых и кустистых. От своего отца он унаследовал только крючковатый хищный нос, усиливавший впечатление жестокости характера его обладателя, которое возникало при виде маленьких и блестящих змеиных глазок и жесткой изогнутой линии рта. И такое впечатление было совершенно верным, поскольку в глубине души этот угрюмый, диковатый принц не был лишен садистских наклонностей, весьма характерных для представителей рода Висконти.
Закрываясь от слона, Белларион выдвинул коня, и тишину библиотеки нарушил резкий, пронзительный смех Филиппе Марии.
— Вы пытаетесь лишь оттянуть неизбежное, Белларион, — высоким, как у женщины, голосом проговорил он, беря его фигуру.
Но ход конем, показавшийся сосредоточившемуся на своей атаке Филиппе Марии чисто оборонительным, неожиданно открыл стратегический простор королеве Беллариона. Он протянул к ней руку, на которой сверкал огромный сапфир, обрамленный бриллиантами — он во всем старался отдавать предпочтение цветам своего герба, белому и голубому, — и перевел королеву на половину доски Филиппе Марии.
— Мат, синьор принц, — спокойно объявил он и лениво откинулся на обтянутую малиновой парчой спинку своего кресла.
Филиппе Мария, не веря своим глазам, уставился на шахматную доску. Уголки его рта опустились, огромные обвисшие щеки задрожали, и могло показаться, что он вот-вот заплачет.
— Черт возьми, Белларион! Всегда повторяется одно и то же! Я все тщательно планирую и рассчитываю, а вы, как будто не думая ни о чем, кроме обороны, потихоньку готовите решающий удар и наносите его в самый неожиданный момент. Ах, ловкач! — полушутя-полусерьезно воскликнул он. — Только хитростью вам и удается побеждать меня!
Принцесса Валерия, услышав слова, которыми она сама столь часто характеризовала Беллариона, оторвалась от своего занятия и взглянула в их сторону. Белларион заметил ее движение и догадался, о чем она подумала в этот момент.
— На поле брани мои противники отзываются обо мне примерно в таких же выражениях. Однако те, кто сражается рядом со мной, аплодируют мне, — словно отвечая ей, проговорил Белларион и рассмеялся. — Истина — неуловимая вещь, ваше высочество, как прекрасно знал еще Понтий Пилат note 109, и восприятие происходящего зачастую зависит лишь от нашей точки зрения.
Филиппе Мария устало откинулся в своем кресле и его огромный подбородок уперся ему в грудь.
— Сегодня я больше не играю, — угрюмо произнес он.
Графиня встала, и ее черное с золотом парчовое платье слегка зашуршало, когда она пересекала комнату, направляясь к ним.
— Позвольте, я уберу шахматы, — сказала она. — Пустая, глупая игра. Удивляюсь, как вы можете тратить на нее столько времени.
Глазки-бусинки Филиппе Марии с жадностью обежали ее изящный силуэт с головы до пят, что не ускользнуло от внимания Беллариона, равно как и замаскированно-провоцирующее поведение графини. Она склонилась к доске, и восхищенный взгляд Филиппе Марии остановился на ее белоснежной, словно выточенной из слоновой кости шее, а затем скользнул туда, где низкий вырез платья приоткрывал тугую грудь.
— Людям свойственно презирать то, чего они не понимают, — ответил ей Белларион.
— Еще бы тебе не защищать игру, в которой ты поднаторел, Белларион. Ты ведь так любишь демонстрировать свое мастерство и свои успехи.
— Мне кажется, это общая наша черта, синьора. Разве вы сами не наслаждаетесь властью, которую дает вам ваша красота?
Она взглянула на Филиппе Марию и спрятала глаза под тяжелыми веками.
— Белларион становится галантным, синьор принц, он даже обратил внимание на мою красоту.
— Он ведь не слепой, — осмелев, сказал толстяк, но в следующую секунду его лицо покрылось красными пятнами смущения.
Веки графини опустились еще ниже, так что ее длинные ресницы, казалось, коснулись самых щек.
— Эта игра очень полезна для принцев, — вмешался Джанджакомо. — Мне так говорил мессер Белларион.
— Он имел в виду, — ответил ему Филиппе Мария, — что она учит горькой морали: хотя государство и возглавляется принцем, но положение последнего целиком и полностью зависит от его подданных, и сам по себе он не способен совершить больше, чем простая пешка.
— Восточный мудрец изобрел шахматы именно для того, чтобы объяснить правившему в его стране деспоту эту простую истину, — добавил Белларион.
— И самая сильная фигура на доске, как и в государстве, — ферзь, или, по-другому, королева, символ женщины, — продолжил Филиппе Мария и вновь взглянул на графиню.
— Верно! — рассмеялся Белларион. — Этот древний азиат хорошо знал мир!
Однако ему стало не до смеха, когда он стал замечать разгоравшуюся изо дня в день похоть в глазах графа Павии, когда тот смотрел на синьору Беатриче, и ее явное удовлетворение оказываемым ей вниманием.
И однажды, застав ее в одиночестве в библиотеке, Белларион решил покончить с этим.
Он проковылял к огромному окну, возле которого она сидела, и, опершись на подоконник, выглянул наружу. Недавно прошедшие дожди смыли снег, после них ударили морозы и земля покрылась жесткой коркой.
— Представляю, как холодно сейчас в лагере под Бергамо, — лениво произнес он, по своей привычке начиная издалека.
— Да, Фачино лучше было бы уйти на зимние квартиры.
— Это означало бы отказаться от всего, чего удалось достичь, и начать весной все сначала.
— С его подагрой и в его возрасте так наверняка оказалось бы лучше.
— Каждый возраст имеет свои минусы, мадонна. Не только пожилым требуется сострадание.
— Ты — неиссякаемый источник мудрости, Белларион. Ее запасов у тебя больше, чем у иного слюны, —
