революционного трибунала и о вынесенном ему приговоре.
С замиранием сердца она выслушала его повествование, восхищаясь в то же время его самообладанием и чувством юмора, которое он сумел сохранить в столь отчаянном положении.
— Зверь! — вырвалось у нее, когда он закончил. — Жестокий, циничный зверь.
Виконт согласно кивнул.
— Да, мадемуазель. Я бы назвал его злодеем, любящим пошутить. Что ж, если моя голова и достанется ему, по крайней мере, он не заставит ее склониться перед собой.
Зажав руки между коленями, чтобы не выдать охватившего ее волнения, она попыталась убедить его искать спасения в бегстве, но он сразу же оборвал ее.
— Конечно, я думал об этом, — сказал он. — Но цена неудачи чересчур высока. Я не могу рисковать и не собираюсь становиться объектом охоты для якобинских ищеек. Если мне предстоит умереть, я умру, как подобает человеку моего происхождения, сохранив чувство собственного достоинства. Надеюсь, вы согласитесь, что у меня нет выбора. Все мои предки содрогнутся в своих могилах, если, спасая свою никчемную жизнь, я обесчещу себя.
Она с нежностью и состраданием посмотрела на него. Мадемуазель де Монсорбье не имела привычки искать утешения в слезах, но, будь она сейчас в одиночестве, она непременно прибегла бы к этому испытанному успокаивающему средству.
— Но неужели у вас нет иного выхода, месье? — после короткой паузы спросила она. — Хорошо ли вы все обдумали?
От него не ускользнула нотка нежной заботы, прозвучавшая в ее голосе. Он остановился перед ней, его лицо слегка побледнело, а в устремленных на нее темных серьезных глазах появилось выражение глубокой задумчивости и печали.
— Да, есть иной выход, и я думал о нем, но… — он запнулся и в отчаянье махнул рукой.
— Какой же, месье? Скажите мне. Высказывая вслух мысль, мы можем критически оценить ее.
— О, вам не откажешь в благоразумии, мадемуазель, — восхищенно отозвался он. — Но третий путь, который я вижу перед собой, не нуждается ни в какой дополнительной проверке, и я умолчал о нем лишь из опасения оказаться неверно понятым.
У нее на лице мелькнула улыбка.
— Так ли важно для человека в вашем положении то, что его неверно поймут? Да и какое значение может иметь мое мнение?
— Чрезвычайно большое, мадемуазель, — многозначительно ответил он, и у нее слегка перехватило дыхание.
Склонив голову, он прошелся по библиотеке и вновь остановился перед ней.
— Мадемуазель, больше всего я опасаюсь того, что вы можете превратно истолковать мои слова и решите, что в такую минуту я руководствуюсь исключительно эгоистическими соображениями. Поверите ли вы, мадемуазель, если я поклянусь, что скажу вам чистую правду? У меня множество недостатков, но еще ни разу в жизни я не запятнал себя ложью; в этом я буду верен себе до самого конца.
— Я не сомневаюсь в вашей честности, месье. А теперь говорите.
— Я прошу вас, мадемуазель, умоляю вас не счесть за… за оскорбление то, что вы сейчас услышите, — заплетающимся языком начал он, обычно выражавшийся точно и изысканно. — В иных обстоятельствах… Впрочем, сейчас не те времена. Я прожил свою жизнь в одиночестве, и мои книги и мои домочадцы в течение многих лет оставались моими единственными друзьями. Только отстраненность от мира позволила мне до сих пор сохранить свою жизнь. Многое из того, что составляет смысл существования людей моего круга, прошло мимо меня, но я никогда не жалел об этом. Ни одной женщины… прошу вас, поверьте… до сегодняшнего дня в моей жизни не было ни одной женщины.
Виконт замолчал и со страхом посмотрел на нее. Бледная как мел мадемуазель де Монсорбье сидела неподвижно, и лишь часто вздымавшаяся грудь выдавала ее волнение.
Он нервно сцепил руки, которые, к его удивлению, оказались влажными и чуть подрагивали.
— Я… я читал поэтов, разумеется, — продолжал он, — но я не понимаю, как все это случилось со мной. Я знаю только, что любовь пришла ко мне неожиданно, как молния, упавшая с небес. Отнеситесь ко мне с терпением, мадемуазель, даже если я кажусь вам невыносимым. Сомневайтесь в чем угодно, но только не в моей искренности.
Он вновь замолчал, но и она не проронила ни слова, и в этот момент трудно было сказать, кто из них объят большим страхом.
— Когда вчера вечером я впервые увидел вас, мне показалось, что моя душа устремилась из тела навстречу вам, чтобы заключить в восторженные обьятья вашу душу. Возможно, я выражаюсь грубо, но мне трудно найти другие слова. Все произошло настолько внезапно… и, однако, выглядело настолько неизбежным, насколько же и естественным… Это не самонадеянность, мадемуазель. Я бы назвал это инстинктом. Мне показалось, что произошло нечто важное для нас обоих. Но, разумеется, невозможно, чтобы человек мог… без всяких на то оснований… Мадемуазель, я стыжусь своих убогих слов. Они недостойны…
Она не дала ему закончить. Она резко встала со своего кресла и стояла лицом к нему, так что ее грудь слегка касалась его груди.
— Стыдитесь? — с нежностью воскликнула она, и ему на мгновение показалось, что комната поплыла у него перед глазами. — Вы сказали мне все, что я хотела услышать от вас. Вы абсолютно правы, и ваша интуиция не подвела вас, любимый мой.
Он обнял ее.
— Любовь венчает все живущее, и я мог умереть, не познав ее счастья, если бы ты в последнюю минуту не пришла ко мне.
— О Боже! — содрогнулась она, бессильно прильнув к нему всем телом.
— Сейчас все изменилось! — вскричал он, пытаясь подбодрить ее. — Ты подарила мне жизнь. Даже если бы ты отвергла мои чувства, я бы умер, гордясь своей любовью, и мне было бы проще взойти на эшафот, но теперь… Послушай же, любимая. Декретом революционного трибунала мне предписано жениться в трехдневный срок и предложено выбрать в жены Филомену, поскольку сам я не мог назвать им никакой, более подходящей кандидатуры. Но Филомена или кто другой — для них все равно. Если ты предстанешь перед трибуналом в крестьянском наряде — так будет безопаснее, а придумать твою родословную не составит труда, — и объявишь, что согласна выйти за меня замуж, тогда…
Она высвободилась из его объятий и попятилась от него.
— О, ты не знаешь, о чем говоришь! — в отчаянье воскликнула она.
На его лице отразились растерянность и недоумение. Все его надежды, похоже, рушились.
— Но… но если… если мы любим друг друга? — запинаясь на каждом слове, пробормотал он. — Какие могут быть сомнения? Неужели столь поспешное замужество смущает тебя?
— Дело не в этом, вовсе нет!
— В чем же тогда?
Она безрадостно рассмеялась. Их положение и в самом деле могло показаться трагикомичным.
— Шовиньер! — многозначительно проговорила она.
— Шовиньер? — недоуменно переспросил он. — При чем здесь он? Если он увидит, что его распоряжение выполнено, ему придется удовлетвориться этим. Я уверен, имя Филомены совершенно случайно пришло ему в голову, а уж членам трибунала и вовсе безразлично, на ком я женюсь. Едва ли мне станут навязывать другую невесту — это создало бы слишком опасный прецедент.
— Если бы речь шла о ком-то другом, наверное, так бы оно и было, — вздохнула она.
— Но почему? — озадаченно уставился на нее Корбаль.
— Я являюсь единственной во всем мире женщиной, на которой Шовиньер не позволит тебе остановить свой выбор. Все это чудовищно жестоко и печально, друг мой, но, появившись вместе со мной перед трибуналом, ты просто уничтожишь вместе с собой и меня.
— Но я не собираюсь представлять тебя как мадемуазель де Монсорбье. Крестьянка, девушка из народа…
Но она вновь не дала ему договорить.
— Шовиньера этим не обмануть. Именно он был тем депутатом, который вытащил меня из больницы для
