Присцилле, сказав, что отправил своего слугу за фруктами специально для нее. Грациозно приняв их, она поблагодарила его за подарок.
— Не стоит, – заверил ее он.
— Сударь, не так дорог подарок, как внимание, – сказала ему она.
Майор был просто взбешен, но все же промолчал, когда де Берни разговаривал с мисс Присциллой. Француз был весел и остроумен. И, как заметил майор, мисс Присцилла охотно отвечала ему тем же. Майору было неведомо искусство производить благоприятное впечатление на общество. И, чувствуя растерянность, он нервничал все больше и больше. Как быть, если этому проходимцу-французишке, польстившемуся на чары мисс Присциллы, взбредет в голову плыть на «Кентавре» и дальше? Что делать, если мисс Присцилла — чей откровенно фривольный смех и поведение не могли ускользнуть от бдительного ока майора — забудет о чести и сама предложит де Берни плыть с ними в Англию?
Проклиная в душе медленную погрузку чертовой кожи, майор весь день пребывал в самом скверном расположении духа. Он решил, что за ужином, при случае, непременно отомстит этому пройдохе, ставшему причиной его душевных мук.
Глава III
Пожелание Брэнсома
«Кентавр» покинул Доминику незадолго до захода солнца и, гонимый попутным ветром, взял курс на острова Авес, стараясь держаться подальше от Гваделупы.
Отдав необходимые распоряжения, капитан отправился ужинать. В прекрасном настроении он спустился в просторную кают-компанию, по правую и левую стороны от которой располагались каюты пассажиров, размерами поменьше.
С кормы, через распахнутые настежь створки широких, овальной формы, иллюминаторов внутрь проникал легкий ветерок и было видно, как зеленый остров медленно тает далеко позади. «Прощай навеки, Доминика», – довольно вздохнув, изрек капитан. Радость его объяснялась тем, что по завершении этого плавания он навсегда возвращался домой, в лоно семьи, которая редко когда его видела и теперь, как ему казалось, готовилась встретить с распростертыми объятиями.
Чувство удовлетворения сделало капитана более общительным, и, восседая во главе стола в сорочке и коротких панталонах, он, счастливо улыбаясь, принимал блюда, которые ему подносили его чернокожий грум и слуга господина де Берни. В тот вечер был настоящий пир: к столу подавали говядину и свежие фрукты, мясо черепахи, огромного жареного длинноперого тунца, дичь, подстреленную накануне де Берни. Капитан потчевал гостей сладким перуанским вином, которое ему, человеку неискушенному, казалось отменным.
Де Берни произнес в его честь тост, пожелав ему благополучного возвращения домой и долгих лет счастья в кругу семьи.
— Странная штука, жизнь, – произнес капитан. – Когда я начинаю думать, что почти не знаю своих детей… Однако, полагаю, мне все же удастся наверстать упущенное… тем паче с такими деньгами! У меня на боргу превосходный товар, кожа… на сей раз старина Лафарш не подкачал… Кстати, правда, господин де Берни, очень странно, что вы повстречали этого старого буканьера спустя столько лет.
Майор насторожился.
— Что вы сказали? Этот французский торгаш был буканьером?
Ему ответил де Берни:
— Сказать по чести, все мы на Санта-Каталине были буканьерами. И сражались под знаменами Моргана.[18]
Майор едва верил своим ушам.
— Уж не Генри Моргана ли вы имеете в виду? – поинтересовался он.
— Ну да, сэра Генри Моргана, нынешнего губернатора Ямайки.
— И… – нахмурив брови, майор запнулся на полуслове. – И вы плавали с ним? С Генри Морганом?
Де Берни не понял удивления собеседника. И самым непринужденным голосом продолжал:
— Совершенно верно. Я был с ним в Портобело. А в Панаме я командовал французским легионом. Тогда мы с лихвой отомстили за кровь, пролитую на Санта-Каталине.
Мисс Присцилла воззрилась на него широко раскрытыми, сверкающими глазами. Майор побледнел, но в душе он ликовал.
Наступило долгое молчание, тем временем де Берни положил себе немного мармелада из гуаявы[19] и снова наполнил кубок перуанским вином. Не успел он поставить назад пузатую бутылку, как майора прорвало:
— Так… выходит, вы пират! Отпетый разбойник! Черт возьми, и вы еще гордо об этом заявляете!
Испуганные, мисс Присцилла и капитан вмешались одновременно:
— Барт! – воскликнула мисс.
— Майор Сэндз! Сударь! – вскричал капитан.
В их возгласе прозвучал укор. Но де Берни и бровью не повел. Улыбнувшись своим недоумевающим защитникам, он сделал жест длинной, тонкой рукой, призывая их к спокойствию.
— Пират? – с усмешкой проговорил он. – О нет! Если хотите — флибустьер или буканьер!
Толстые губы майора презрительно искривились.
— Какая разница?
— Очень большая.
Капитан поспешил растолковать майору то, что, видимо, в силу своего гордого нрава, не соблаговолил объяснить ему молодой человек. Буканьеры и флибустьеры были в некотором роде признаны правительствами Англии и Франции, и действия их поощрялись, так как они сражались с кровожадными испанцами и нападали только на испанские корабли и колонии.
Тут в разговор снова вступил де Берни:
— И поверьте, мы сражались достойно, лучше других… Доведись вам участвовать в наших рейдах, вы бы сейчас рассуждали совсем по-другому…
И он принялся вспоминать свои былые приключения. Рассказал о невероятно дерзком рейде в Панаму.[20] О лишениях, пережитых им и его соратниками, которым целую неделю пришлось питаться яйцами аллигаторов, отдающими мускусом, а потом их шкурами. Когда на горизонте показалась Панама, они едва держались на ногах. Город приготовился выставить против них силы, раза в три превосходившие их собственные, не считая ружей и лошадей.
— К счастью, испанцы забыли пригнать с пастбищ быков и лошадей. Мы отловили их и съели почти живьем… С Божьей помощью, воспрянув силами, мы захватили город так, что неприятель даже глазом не успел моргнуть.
— С Божьей помощью! – с негодованием воскликнул майор. – Не богохульствуйте, сударь!
Де Берни проявлял удивительное хладнокровие.
— Вы слишком суровы в оценках, сударь, – только и молвил он.
— Черт возьми! А как я еще должен относиться к презренным разбойникам! Да-да, именно разбойникам. Я привык называть людей и вещи своими именами. Ах, как здорово вы тут все расписали, сударь! Но захват Панамы не ратный подвиг, а настоящий грабеж, дело рук полчища мерзавцев, томимых жаждой крови.
Открытая неприязнь майора вызвала у капитана Брэнсома тревогу: каково бы ни было нынешнее положение де Берни, в прошлом он был флибустьером, а следовательно, у него в жилах течет горячая кровь. Не дай Бог он выйдет из себя — тогда непременно быть ссоре, а капитану этого очень не хотелось.
Он уж было собрался вставить свое слово, но француз, с виду совершенно спокойный, его опередил:
— Право, майор, в ваших речах сквозит измена. Не кажется ли вам, что тем самым вы наносите оскорбление вашему королю, который в вопросах чести проявлял значительно меньшую щепетильность?
