— Он был филантроп. Разве вы не знаете, что он изобрел гильотину для того, чтобы избавить жертву от страданий? Пьяные палачи давали промашку — то руку отрубят, то ногу раздробят. Да, так бывало. И примечательно, что этот бедный месье Гильотен не сумел реализовать свою идею в промышленном масштабе. Это сделал некий мастер, конечно же, немец. И набил себе кошелек благодаря Французской революции. Но Бог его покарал, какая-то шлюха выжала из него все до последнего франка. То есть единственным, кто в конце концов хорошо пожил за счет идеалов Сен-Жюста, оказалась продажная девка, от которой Сен-Жюста стошнило бы. Это и есть диалектика, как утверждает мэтр Сабато.
Он также вспомнил о наркотиках, одном из вероятных орудий Шнайдера. У Пампиты начался тик, задергалась щека, равно как у Нене Косты.
собрание радикализировалось, одни ныряли в бассейн и попивали «100 пайперс», которое удалось добыть, оскорбляя Нене, он-то пытался им подсунуть «Олд смагглер», но в конце концов в убывающем порядке выдал-таки «пайперс» (купленное в кабачке на Флаг-стрит!), вышло вроде торга на аукционе, только наоборот — началось с требования «чиваса», затем последовала «этикета негра», уже упомянутое «пайперс», дальше опустились до «этикета роха» и закончили «бальянтином», при одном упоминании о котором честили Нене на чем свет стоит.
Потом начался анализ Ситуации Масс в Третьем мире, не без того, чтобы упрекнуть Нене (видимо, пришел его черед) за его литературные интересы.
— Ты все сохнешь со своим Набоковым, когда надо браться за винтовку, — подвел итог Коко, энергично растирая свой торс.
И возможно, из-за гримасы, которая вопреки моим предосторожностям не ускользнула от его чекистского взора, спросил:
— А ты, Кике? Можно узнать, черт возьми, о чем ты думаешь? Ты не перонист, ты не большевик — не объяснишь ли, кто ты?
Резонный вопрос, на который я самым смиренным, едва слышным голосом со скорбной ноткой ответил:
— Это верно, Коко, я не перонист и не большевик. Я просто очень бедный человек. Понятно?
Слова, за которые впоследствии (все становится известным) я был сурово осужден.
Затем подверглись рассмотрению несколько персональных ситуаций присутствующих, отсутствующих, связанных с присутствующими, и просто отсутствующих.
— Пока это продолжалось, все было хорошо. Потом он износился. Я это увидела по анализу.
— Ты только так говоришь, а ведь еще не преодолел этап гомосекса.
— С травкой все идет у нас хорошо, больше разговариваем, а если захочется, плачем.
— Мы делим все пополам. Познакомились с ним в одном доме, когда смотрели «Час огней»[283], и тогда у нас завязались отношения без особых требований.
— Мы занимались терапией любовью двумя парами. Расстались хорошо, и теперь большие друзья.
— Смотри, старик, у тебя слишком дерзкие планы.
— А ты мазохист, и это очень разочаровывает.
— Но, по крайней мере, у меня развита insight[284], и это мне помогает понять суть конфликта. Как бы то ни было, Панчита меня согревает, она прелесть, что и говорить, и мы притерлись друг к другу. Понятно? Когда мы вместе, секс потрясающий.
— Я решила порвать. Признаю, это бегство, да, я осталось одна, но больше терпеть нет сил. Если это гомик, которого сразу видно, еще полбеды. А скрытые хуже всего, они тебя унижают как женщину, клеятся к тебе, мол, хотят дружить, и ничего ты от них не получишь.
В эту минуту Коко не выдержал и заорал — все дело в том, что все вы в этой блядской жизни должны понять: эти конфликты не индивидуальное дело, а всего лишь субпродукты всеобщего отчуждения в потребительском обществе.
Опять пойдет про революцию, подумал я. И действительно, спор политизировался, и были вынесены важные решения.
— Нет уж, мне надо, чтобы меня ценили как женщину, а не как объект потребления. Ты что думаешь, дурень, что я какая-нибудь такая, потому что у меня красивая грудь?
— Это проблема урбанистическая, которая настоятельно требует изменить структуру, — сказал Артурито, архитектор, и, надо признать, до этой минуты он не открывал рта.
— Да, но все звучит по-иному, если обращено к люмпену.
— А ты что, против массовой культуры?
— Плохо, что человек не может выйти за пределы своего класса. Вот тебе контекст, и ты вынужден двигаться только внутри него.
— Однако считать себя принадлежащим к высшему классу еще не означает, что ты не можешь его критиковать. Тут нет механической зависимости.
— Это так, но есть некий предел, который надо учитывать!
— Если ты выходишь за рамки, которые тебе навязывает среда, тебя осудят бесповоротно.
В это время бедняжка Кристина, благоразумно державшаяся в тени, — наверно, чтобы не показаться чересчур глупой, — сказала что-то о содержании уж не помню какой книги. Бедная дурочка! На нее посмотрели как на человека, который в Эру Локомотива едет в двуколке. Читать надо, дуреха! Читать, хотя бы с точки зрения буржуа.
Так что Кристина умолкла, и я увидел, как она потихоньку ретировалась к Нене Коста, который, сидя под деревом, читал «Плейбой».
— А что? Потрепанная женщина, много курит, наверно.
Она прочитала фамилию: Э. Кронгаузен.
— И тут внизу, — указал Нене, — П. Кронгаузен.
Кристина спросила, не сестры ли они.
— Нет, они живут вместе. Супружеская чета.
— Чета из двух сестер?
— Да нет, глупая, тот вверху — мужчина. Эбергард.
— Пусть так. Ну и что?
— Ничего. Они состоят в группе, практикующей новые сексуальные отношения.
