Разыщите и верните.
— Есть!
Иду, выясняю. Да, действительно у этого полковника взяли его автомашину, т. к. на нее не было положенных документов. Иду по ниточке и выясняю дальше этот командир пьянствовал со своими друзьями, где-то заполонили шесть немок и привезли их в запретную зону. Водка и закуски были на исходе и этот полковник посылает своего шофера за подкреплением. Шофер едет. На контрольном пункте у него отбирают автомашину. Пока шофер пешком идет с докладом к своему начальнику, на контрольно-пропускной пункт подъехал адъютант начальника тыла фронта, которому понравилась эта автомашина, и он ее немедленно отправил в свой адрес. Машина была новенькая: никель, кожа, кнопочное управление, радиоприемник… это была исключительно роскошная машина. Шофер же, которому поручили вести эту машину, не владел навыками кнопочного управления и, разогнав машину, не смог остановить ее, в результате чего он врезался в зад впереди идущего грузовика, полностью разбив радиатор и мотор. Адъютант снял радио-приемник и уехал, а аварийную машину подобрала техническая помощь одной автобригады. Докладываю о случившемся генералу: тот мне отвечает: вы о пьянке с немками не говорите, а то вам еще морду побьют, а сейчас поезжайте и какими угодно средствами доставьте эту машину в П. Р. Б. и заставьте отремонтировать.
Возмущенный я в течение шести дней организовывал невозможный ремонт, из которого, конечно, ничего не получилась, а этот пьянчужка полковник взял себе другую автомашину, из этого же П. Р. Б.
Одновременно с маскировочной посевной кампанией началась энергичная вывозка в Россию всего, что было захвачено на немецкой территории. Вывозили фабрики и заводы. Десятки автомобильных батальонов и гужевых рот с тысячами репатриантов вытаскивали из домов мебель, часы, швейные машины и все это грузилось на поезда и отправлялось в глубь страны. Многие из нас с недоумением смотрели на все это ж мы спрашивали себя — неужели мы для этого идем в Германию? Неужели мы идем в Германию только для того, чтобы забрать у германского обывателя эти тряпки, эту полированную фанеру, называемую мебелью, эти швейные машины и сто раз перестиранные гардины; эти стенные и настольные часы с малиновым перезвоном?
Начальство, видя иногда наши недоуменные взгляды, старалось оправдать это:
— Все равно какой нибудь Иван — бандит подожжет! Так пусть уже лучше кто-нибудь этим добром в России пользуется….
Из Холмской декларации Польского Комитета Освобождения мы знали что Восточная часть Германии до Одера должна отойти к Польше, как компенсация за Западную Украину и Западную Белоруссию.
Тем более широко раскрывались наши глаза от удивления, когда союзник и освободитель Польши оставлял Польше разбитую, сожженную и разграбленную территорию…
Как же это так?
Мы предполагали что вот закончится война и все, что есть в Германии, будет взято на учет, а на Мирной Конференции подсчитают все убытки и ущерб, нанесенные Германией, и предложат ей: столько-то уплатить натурой, сколько то немцев в течение стольких-то лет должны работать по восстановлению разрушенных городов и сел России, и в течение такого-то срока должны быть выплачены остальные репарационные долги в таком то объеме и виде. Никто из нас не предполагал, что все немецкое население с территории, отходящей к Польше, будет лишено своего крова, земли и будет выброшено на оставшуюся территорию Германии «в чем мать родила».
Нам, русским людям, уже было видно, что здесь закладывается начало какого-то нового конфликта, что— Сталин и его последыши не верят в прочность союза со своими союзниками и что, не дожидаясь конца войны они делают все, чтобы усилить себя, чтобы скрыть от своего союзника такой способ возмещения убытков. Союзники открыто сообщили, что ими в одной из немецких шахт захвачено сто тонн золота из немецкого Рейхсбанка. По этому поводу много было разговоров среди русских солдат и офицеров. Одни завидовали союзникам и сожалели, что это золото не попало в руки Красной Армии, другие же ехидно называли союзников простачками (вот наши б ничего не сказали), третьи говорили, что немецкие заводы нам нужнее и дороже золота.
Дальше мы убедились, что сталинская политика, проводимая его генералами на занятой территории Германии, явно недобросовестна и чужда союзническому долгу, что многое из того, что делается, тщательно скрывается от своих союзников и строго засекречивается.
Вот второго мая капитулировал Берлин, а четвертого мая (это в то время, когда еще бушевал гром войны) все тыловые части, десятки тысяч репатриантов— были брошены на демонтаж фабрик и заводов в те зоны большого Берлина, которые должны были быть заняты союзными войсками.
Руководителям трофейных органов военными советами армии была поставлена задача — в самый короткий срок демонтировать все — в тех зонах Берлина, которые будут заняты союзными войсками. Все наиболее ценное грузите в вагоны, а что может ожидать, концентрируйте в нашей зоне оккупации.
С лихорадочной' поспешностью демонтировали и вывозили все, что может быть использовано в советском хозяйстве.
Нас особенно возмущал факт варварских методов демонтажа: демонтировали не специалисты, а самый разнообразный по своим прошлым профессиям народ.
Эти люди старались делать только одно: не оставить, ничего на этой фабрике, или на этом заводе. Без упаковки, без системы, навалом, грузили все. Ценнейшие детали станков ломались, комплексное оборудование разъединялось и разбрасывалось по разным автомашинам и вагонам. Этому способствовал отказ шоферов от погрузки деталей, свыше двух с половиной тонн, в результате чего ту часть станка, которая была лишней по своему весу, отвинчивали и бросали на другую автомашину (там специалисты разберутся).
В результате такой организации демонтажа на перевалочной базе в Бресте были сгружены тысячи вагонов оборудования, и уже прошел год после войны, а это оборудование до сего времени еще сортируется и подбирается, сотни специалистов ходят вокруг этого ценнейшего лома и стараются угадать «что к чему»?
Поистине: ни себе, ни людям, как говорит русская пословица.
Апрельское утро на Одере.
Снова зачитывается обращение маршала Жукова о последнем походе на штурм гитлеровского логова— Берлина.
Для немцев приготовлен крепкий удар, в результате которого будет пробит час окончательной победы над врагом.
Размахнулись подтянувшиеся русские воины и прославленная немецкая оборона падала одна за другой.
Молниеносный и стремительный удар русских войск смял все на своем пути и, как расплавленный поток металла, подходил к Берлину.
В этой операции были тщательно учтены все недочеты прошлых операций и чувствовалось, что это действительно последний скачек, что войне конец.
Нас очень поражало то обстоятельство, что с русскими немцы дрались на смерть, а в то же время наши союзники без боя проходили по сто и двести километров в сутки, и им ежедневно сдавались в плен сотни тысяч немцев.
Разгадка была простая: в русской армии было обыденным явлением расстрел пленных немцев конвоирами и «воинственными» тыловиками. Это началось с Дона.
Я слышал в станице Казанской как один «удалый» сержант взял в плен сто пятьдесят итальянцев. Кстати сказать, большинство итальянцев не хотело воевать и тысячами добровольно сдавалось в плен. Это на их участке и участке румынских армий, русская армия сделала бросок на окружение сталинградской группировки Паулюса. Так вот этот сержант стал конвоировать в тыл добровольно сдавшихся итальянцев. Пройдет сержант сто метров, отберет двадцать, тридцать человек, тех у кого физиономия ему не нравится, даст очередь из автомата по отобранным и идет дальше. В результате до места сбора военнопленных он довел пять человек. И после этого никакого приказа, никакого наказания. И с этого момента уже не считалось безнравственным уничтожение сдающегося врага. И только поэтому немцы избегали советского плена, сдавались союзникам. Можно привести десятки таких примеров, когда какой-нибудь разъяренный
