Она безнадежно махнула рукой и скомандовала:
— Ну все, заканчиваем.
Хлопнула входная дверь.
Я слышала, как тетки топчутся на крыльце, возятся с замком.
Потом все стихло.
Я сидела в кресле, где оставила меня Гуль, когда уходила сегодня утром. Сидела и смотрела на дверь.
Я очень скучаю по Шуре. По Гуль. По Паше. И даже по их маме.
Буду ждать, когда Гуль вернется. Она вернется.
Она вернется.
Вернется.
Гуль
С утра шел дождь, и прогулку отменили. Вместо этого нас повели в спортзал, соревнования устроили. «Эстафета» это называется. Надо добежать до обруча, стукнуть об пол мячом посерединке, поймать мяч и быстро возвращаться на зад. Я как раз готовилась к старту, когда дверь спортзала открылась и нашу учительницу по физкультуре кто-то позвал. А когда я прибежала к нашей команде и хлопнула Аньку Портнову по ладони, передавая ей эстафету, учительница вытащила меня из шеренги. И сказала: тебя срочно вызывают к директору.
В школе стояла тишина. Только из-за закрытой двери спортзала были слышны очень приглушенные звуки ударов мячом и крики. Я спустилась на третий этаж, и стало совсем тихо.
Мне было немного страшно идти одной по школе. Я, кажется, вообще шла так — одна — первый раз. Да еще и к директору. И непонятно зачем.
А тут вдобавок из-за поворота появилась Недыбайла. И пошла по коридору ко мне. Вот сейчас спросит, куда я иду одна без разрешения, а я скажу про директора, а она мне не поверит, и…
Но Недыбайла поравнялась со мной и сказала:
— А, тебя уже позвали. Пойдем, провожу.
И лицо у нее было какое-то странное. Обычно Недыбайла смотрит очень торжественно, как будто она королева. А тут у нее на лице было нормальное выражение. И она взяла меня за руку.
От этого мне стало еще страшнее.
В кабинет директора Недыбайла вошла первая. И только потом выдвинула меня из-за своей широкой спины.
— Вот Соловьева.
Кроме директора, Ивана Алексеевича, в кабинете сидели какие-то две тетки — толстая и тонкая.
Толстая поднялась навстречу мне и сказала:
— Гулечка, здравствуй! Меня зовут Елизавета Павловна. Я работаю в отделе опеки. Нам с тобой надо поговорить.
И я подумала: «О чем мы можем говорить? И что такое „опека“?»
Сбоку припёка — это я знаю. А «опека» — это тоже с батонами и буханками связано, что ли?
Толстая тетка усадила меня на стул и спросила, как я себя чувствую.
Нормально я себя чувствую! Только мне непонятно, почему все остальные как-то странно молчат.
— Скажи мне, детка, — и Елизавета Павловна погладила меня по плечу. — Скажи мне, твоя мама, она давно не была дома?
Щеки у меня моментально стали горячими.
Паша говорил, что про маму никому рассказывать не надо. Мама обязательно вернется, но никто не должен знать, что мы пока ждем ее дома одни. Потому что у мамы могут быть неприятности, если кто-то про это узнает.
Поэтому я таращилась на эту Елизавету Павловну и молчала.
— Детонька, не бойся, скажи нам, мамы сколько уже дней нет дома?
Но я молчала.
И тогда они стали спрашивать, где сейчас Паша.
Оказалось, они зачем-то ходили к нам домой, искали маму, потом искали Пашу и нигде его не нашли.
Сначала я ужасно испугалась, а вдруг с Пашей что-то случилось? Но потом подумала: Паша каждый день с утра ходит по делам — и сегодня, конечно, тоже.
А толстая тетка вдруг начала говорить вот что:
— Деточка, дома ведь без мамы плохо, правда? Нельзя, чтоб маленькие дети жили одни, без взрослых, да? И поэтому…
Я не выдержала и перебила:
— Я не маленькая, а Паша вообще давно взрослый! Он меня кормит… макаронами и мороженым. У нас все хорошо, и мама всего несколько… два дня только не приходила, и она сегодня придет, честное слово.
Про мороженое я придумала, чтобы они поверили — у нас все отлично.
Но толстая тетка сказала, что Пата тоже ребенок и жить нам дома одним нельзя.
— Мы сейчас поедем с тобой в одно место — там много детей, там хорошо, весело: и игрушки есть, и книжки, чего там только нет… Поживете там с братиком, а мы поищем вашу маму. Найдется мама — и сразу вас заберет.
— Я не хочу никуда ехать. Я домой хочу.
— Как только мама найдется, так и домой поедешь. А вдруг маму придется долго-долго искать, до зимы, например, да? Вы же не можете жить одни до зимы, правда? У вас ведь и денег нет, наверное?
Тетка что-то еще говорила и говорила. Но у меня вдруг так зашумело в ушах, что я перестала ее слышать.
А вторая тетка встала и сказала, что сейчас придет машина. Они встретят эту машину на крыльце и потом заберут меня.
Когда они ушли, в кабинете директора стало тихо. Иван Алексеевич перекладывал на столе какие-то бумажки, а Недыбайла вздыхала и смотрела то в угол комнаты, то в окно.
— Иван Алексеевич, — сказала я, — а откуда они узнали, что мамы нет дома?
— Мама твоя должна была в клуб зайти — принести работу, но не пришла. Слишком долго не приходила — и там заволновались, конечно, стали разыскивать. И позвонили в милицию, а уж милиция сообщила в опеку, — вздохнул директор.
И тихо спросил:
— Как же вы одни? Сколько дней мамы на самом-то деле нет, а. Гуль?
— Не знаю. Давно уже.
Мне еще хотелось спросить, найдут ли маму, Но откуда Иван Алексеевич может это знать?
Павел
Я просыпаюсь каждое утро и думаю, что сейчас открою глаза и увижу наш темный дощатый потолок, мой старый письменный стол в углу, фотографию Шуры на стене.
Но потолок надо мной белый.
Мы с Гуль живем теперь в приюте. Называется он ЦВС — Центр временного содержания детей, оставшихся без попечения родителей. Приют.
Идиотская ситуация.
Мы не нуждаемся в том, чтоб нас кто-то приютил. У нас есть свой дом.
