Скажите Жофике

Наконец-то унесла ее лихая сила! Как раз вовремя, очень уж осточертела. Если развлекаться хочет, пусть идет в кино, а не к нему. Он сам, конечно, тоже неправ, что так ворчит, но что поделаешь, коли превратился в старого противного ворчуна. Он, собственно, ничего худого ей не желает, но тоже, видно, становится полоумным. Вот ведь и пончиков принесла. И чего он только рычал на нее? И чего она тут ревела? У каждого, знать, свое. Кто может сказать, что у этой заныло? Он-то взъелся на нее не зря. Жалко ей было рассказать про девчонку! Уж он ли не хотел услыхать про Жофи хоть словечко! Теперь вот ушла, и его снова начнет одолевать тоска. Может, подняться все же как-нибудь? Рыжий доктор велел вставать почаще. Там в кладовке есть еще куски того добротного твердого дерева, которое он когда-то пускал на разные безделушки. Неплохие штучки он вырезывал. Надо бы смастерить что-нибудь этой дурехе. Но что? Лучше всего у него получались ягнята. Он и Эржи сделал одного. Дед-то его был пастухом, и уж если другой забавы для ребятни не находилось, то ягнят, игрушечных, деревянных, всегда хватало.

12

Примерно в то же время, как Жофи подала шпинат, а Юдит, слегка умывшись после долгой езды в трамвае, села к столу, Марта Сабо вышла из здания Института экспериментальной педагогики. На втором этаже, в угловой комнате, где происходил разговор, продолжал гореть свет. Добаи еще оставался в своем кабинете.

Марта Сабо не стала садиться в трамвай, ей сейчас хотелось пройтись пешком, побыть среди людей. Пожалуй, неплохо бы поужинать в ресторане. Годы идут, а вечера так похожи один на другой: обычно она работает, пишет, читает, занимается рукоделием. Сегодня это ее не устраивает. Незаметно она дошла до Совета 1-го района и опустилась на скамейку, что стояла у входа. Куда же все-таки отправиться? Марта разглядывала скульптуры рабочего и крестьянки, дверь в металлической обшивке, которая в такое время была, конечно, уже заперта. От скамейки еще тянуло теплом – видно, сильно нагрело за день.

Неподалеку от совета Марта увидела телефонную будку. Она отыскала монету и позвонила Хидашу. Он оказался дома.

– Ты ужинал? – спросила его Марта.

Хидаш ответил, что нет.

– Давай поужинаем вместе, не возражаешь?

– С удовольствием. Где?

Если бы она знала где! Безразлично, лишь бы можно было спокойно поговорить. Хидаш вспомнил, что на улице Месарош есть уютный ресторан. Они договорились встретиться прямо в ресторане. Кто раньше придет, тот занимает столик.

Ресторан назывался 'Ньярфа'. Найти свободное место оказалось нелегко, но все же Марта нашла – она добралась немного раньше Хидаша. Цены были чересчур высокими, и она заказала только ветчину. В саду играла музыка, но, к счастью, не танцевали – оркестр играл старинные вальсы. Меж деревьев горели фонари, пахло пивом и хорошим жарким. Утром Хидаш был в холщовом костюме, теперь – в полосатом серо-синем. Он уже надевал его во время конференции. Обычно Марта Сабо не придавала значения своему туалету, она и к Добаи пошла в ситцевом платье. Но теперь ей почему-то стало немного жаль, что не забежала домой и не переоделась. Она имеет особенность к концу учебного года худеть, и тогда платье висит на ней, как на вешалке. Следовало бы сменить платье, хотя бы потому, что этот чудак приоделся к ужину…

Хидаш тоже заказал ветчину и бутылку вина. Он ни о чем не расспрашивал, и это вдруг стало раздражать Марту: что он, собственно, думает об ее телефонном звонке? Или воображает, что ей захотелось полюбоваться им? Она отодвинула тарелку – аппетит пропал. За соседним столиком мужчина дал сотенную ассигнацию, а сдачи получил всего несколько монет. Как легкомысленны люди! Или им некуда деньги девать?

Хидаш покончил с ветчиной и отпил вина.

– Что нужно было от тебя Добаи?

Говорить особенно нечего, она зря пошла туда, но все-таки приятно вспомнить разговор. Там, в институте, она так разволновалась, что даже не отдавала себе отчета в происходящем. Теперь, рассказывая обо всем Йошке, она заодно и обдумает кое-что.

Словом, началось с того, что Добаи сварил кофе и угостил ее. Рабочий день в институте уже окончился, секретарша ушла, и они остались с Добаи вдвоем. Сначала пили кофе, потом он провел ее по обоим этажам института. Показал комнату научных сотрудников, – у каждого своя отдельная библиотечка и свой шкаф для бумаг. Она видела и общую библиотеку, в ней хранится тридцать тысяч книг. В институте шестьдесят сотрудников, теперь из них девять человек сокращают.

Хидаш взглянул на нее и снова отпил из стакана.

– Значит, ему не статья нужна была, – заключил он. – Звал, да?

Угадал! И что он скажет на это? Дожить, дождаться, чтобы Главный Умник сказал ей: 'Что-то с этим институтом неладно'. Еще как неладно! Хорошо, что заметили наконец. Поняли, что значит педагог-практик, с трудом, но додумались. Рука, в которой Марта держала стакан, стала такой горячей от волнения, что даже вино нагрелось. Юдит Надь уходит. В августе она переходит в школу. Юдит Надь будет работать в школе! 'Воспитатель не должен допускать, чтобы какое-либо обстоятельство нарушало нормальное течение урока литературы', – это написано Юдит Надь. Ах, до чего же умна Юдит! И как она удивится, если, скажем, во время разбора стихотворения Петефи «В конце сентября» в умилительной тишине кто-нибудь из детей поднимет руку и, переступая с ноги на ногу, скажет: «Разрешите выйти». Марта засмеялась. Теперь стоило ей захотеть, и она могла бы стать точно таким, же Умником, восседать в красивом кабинете, любуясь отдельной библиотечкой. Только она этого не хочет! Она пока еще в своем уме!

– Неужели ты отказалась? – спросил Хидаш.

Что значит неужели? Она взглянула на своего коллегу. По его мнению, она должна оставить школу, оставить всех, к кому так привыкла за долгие годы! И это говорит Хидаш, которого она считала своим самым лучшим другом! Неужели он мог подумать, что у нее закружится голова от такого почета и она тотчас же бросит своих учеников?

– Ну, конечно же, отказалась, – ответила Марта с досадой. – А что бы ты ответил?

Хидаш некоторое время вертел в руках стакан, потом попросил поподробнее рассказать, как происходил разговор. Марта чуть ли не слово в слово повторила все. Добаи начал с того, что институт не так работает, как ему бы хотелось, и что он знает, в чем кроется причина неудач: институт все больше и больше отрывается от жизни. Есть теория и есть практика. Но вместо того, чтобы теория шла рука об руку с