действительно любит театр — дела театра, кстати, тоже входят в круг его обязанностей — и при любой возможности бывает там, посещая даже репетиции. Выстрелы, прогремевшие в Сараево, означали не только начало мировой войны: это были одновременно и выстрелы стартового пистолета, подавшего сигнал к переменам в частной жизни многих и многих. В палате представителей Тиса ораторствует от имени Монархии, приказывает вывести из зала заседаний Каройи[165] и Андрашши,[166] покушение в Сараеве называет проблемой, которая, несомненно, окажет влияние на международное положение; «слышен шелест крыльев истории», — цитируют его слова у Бартоков. В этот день почти все дебреценское общество словно бы захмелело; еще бы: к музыкальным пьесам, французским вечерам, книжным новинкам, премьерам, к сенсациям только что вошедшего в моду кино добавляется еще один, такой необычный, вызывающий эйфорию, фактор — все немного гордятся, что стали свидетелями столь важного исторического поворота, все ждут чего-то большого, например страшной кары, обрушенной на врага, — кары, которая вместе с тем обеспечит родине вечную свободу и почетное место среди великих наций. Фотографию коленопреклоненного Франца-Иосифа на молитве публикуют все газеты: король, все обдумав, все предусмотрев, обещает своим подданным блицкриг. Однако Ленке Яблонцаи с радостью узнает, что Йожеф благодаря своим связям добился освобождения от воинской повинности, у Гизеллы Яблонцаи тоже нет причин горевать: Беле Майтени не нужна даже протекция, он-то уж действительно не пригоден для военной службы. В общем ликовании не принимают участия лишь два члена свыкшейся родственно-приятельской компании: дочь Ольги, Лилли, которая из умненького ребенка превратилась в высокообразованную, на удивление проницательную девушку, и как раз в этот день избранный членом комитета Дебреценского филармонического общества Элек Сабо, который также не идет, не может идти защищать родину, он и не обучался никогда военному делу, в детском возрасте его вылечил от трахомы крестный отец, знаменитый окулист, коложварский профессор Имре, и зрение Элека Сабо не удовлетворяет тем требованиям, которые предъявляет родина своим солдатам. Маленький секретарь бургомистра не испытывает никакого патриотического воодушевления, но усердно аплодирует, когда аплодируют другие, и преподносит в подарок уходящему в армию Анталу Тичи освященный в Риме образок св. Христофора; никто не может понять, откуда взялась такая вещь у ревностного кальвиниста; детство дочери Элека Сабо всегда было окрашено радостным ожиданием чуда: она никогда не знала, что на сей раз извлечет отец из ящика своего стола. В эти дни между Элеком Сабо и Беллой Барток началась настоящая дружба; после отъезда Антала Тичи Элек Сабо часто появляется в доме Бартоков: то у Илоны, то у стариков, то в комнатах Беллы. Он бывал у них и после рождения Марианны, но никогда так часто и так подолгу, как теперь, когда в нем более всего нуждаются: никто не умеет утешать Беллу так, как утешает он, принося из городской управы оптимистические вести, немного успокаивающие молодую мать; пасынок Беллы и дочь, Марианна, разумеется, тянутся к нему, как и все другие дети. «Лекши был мне как родной брат, — говорила позже Белла. — Я всегда о нем буду помнить». Я молчала; Белла могла бы быть мне матерью, — но я постоянно оберегала ее, как маленького ребенка, и, если было возможно, старалась не пугать ее грубой реальностью. Я, конечно, не сомневалась в том, что Элек Сабо действительно тянулся к ним; он очень любил Беллу, он сам об этом достаточно часто говорил. Только Элек Сабо в своей жизни так редко предпринимал шаги в каком-либо определенном направлении, что если все же предпринимал, то под явным мотивом обязательно крылась и еще какая-то неявная причина. «Белла так много рассказывала о том, какой он чудесный, какой добрый, что я и сама стала относиться к нему с особым вниманием», — рассказывала Ленке Яблонцаи. Я кивнула: мол, понятно, — и я действительно вполне понимала Элека Сабо, на его месте я бы избрала такую же тактику.
Элек Сабо и Йожеф бывали в доме Майтени примерно одинаково часто, точнее, одинаково редко. В отсутствии секретаря бургомистра Йожеф отпускал на его счет мелкие язвительные замечания — дескать, и ростом он мал, и танцевать не умеет, и в картах не смыслит, и не ходит в казино. Бела Майтени в такие моменты нервничал и защищал своего друга. Элек Сабо никогда не делал замечаний в адрес Йожефа, а если говорил о нем, то расхваливал его внешность, его способности, отличные манеры. Позже, став уже его женой, Ленке Яблонцаи была поражена, обнаружив, как яростно ее муж ненавидит Йожефа. «Но ведь вы же всегда его превозносили!» — не могла она скрыть своего удивления. «Я не люблю выдавать свои чувства, — отвечал Элек Сабо. — Вот вы же не догадывались, что я вас люблю, пока я не попросил вашей руки». Матушка задумалась, потом рассмеялась: действительно, все так и было. Никто и никогда не мог угадать, что таится у этого человека в душе.
В последнюю треть 1914 года и в первую треть 1915-го Ленке Яблонцаи и Белла Барток часто бывают вместе. Матушка рада находиться подальше от занятых друг другом любовников и всюду берет с собой маленького Белу. Из музыкальной школы приходит письмо: почему Ленке Яблонцаи перестала заниматься музыкой, ребенок ведь уже не связывает ее, как раньше; матушка уклоняется от ответа: не может же она сказать, что мужа раздражают ее упражнения, к тому же, думает она, женщине в ее положении, матери, не приличествует выходить на сцену. Так что музыка теперь служит ей больше для собственного услаждения, да и то все реже; теперь скорее Белла сидит за роялем, в музыке изливая свою тоску по мужу. Тем временем восемьдесят пять немецких дивизий, стянутых к франко-бельгийской границе, прорывают оборонительную систему Бельгии и вскоре уже угрожают Парижу, Жоффр перегруппировывает свои силы, и после сентябрьского сражения на Марне немцы отступают до реки Эна. «Страшные годы ожидают нас, — говорит Элек Сабо уже не на французском вечере (французы теперь неприятели!). — Позиционная война. Бедные мы. Бедные они». Мелинда впервые в жизни враждебно смотрит на всеобщего любимца и напоминает ему: как-то неуместно жалеть врага. «Международный Красный Крест ведь жалеет их», — подает голос Лилли. «Скорее бы наступил конец, — вздыхает матушка. — Нужен мир, нужно спокойствие. Достаточно с нас горя, что бабушка очень больна. Страшно смотреть, как она хватает ртом воздух».
В то время как русские наступают на границе и после нескольких стычек оттесняют австро-венгерские части к Карпатам, а осеннее наступление немцев на Висле, несмотря на победы Гинденбурга при Танненберге, и на Мазурских озерах захлебывается и русские временно выходят на венгерские земли, Ленке Яблонцаи почти целые дни проводит на улице Кишмештер, где купецкая дочь в самом деле доживает последние дни. Матушка достает свой школьный атлас и отыскивает на нем Лиманово: в Лимановском сражении погибло сразу шестеро ее знакомых, в том числе и оскорбитель Нинон Миклош Отт, чье имя она написала когда-то химическими чернилами на своей нижней юбке. Когда собирается обычная компания, Элек Сабо старается избегать каких-либо комментариев — Мелинда оказалась такой ревностной патриоткой, что любое неодобрительное слово в адрес Потиорека[167] воспринимает как личное оскорбление: вот единственно правильное, единственно достойное решение — не готовиться к оборонительной войне, а вести венгерские и австрийские войска в героический поход, в наступление. В день взятия Белграда Мелинда распевает национальный гимн, купецкая дочь устало следит за ней из-под полуприкрытых век. Мария Риккль уже слишком слаба, чтобы заняться дочерью и выяснить, что это на нее накатило, но она еще способна уловить, что с Мелиндой происходит что-то необычное: она всегда подозревала, что в душе Мелинды таится какая-то скрытая сила, там идет какое-то брожение, — и вот эта сила вышла вдруг наружу: 23 августа, когда вступила в войну Япония, Мелинда разбивает молотком свою любимую японскую вазу и кутает шею, вместо обычного серенького шарфа, каким-то старомодным шелковым платком, уверенная, что на нем вытканы национальные мотивы новых союзников, турок. Осень выдается тяжелой, зима — тем более, в снабжении уже ощущаются перебои, в Карпатском и Мазурском сражениях воюющие стороны несут огромные, бессмысленные, унизительные потери — мучается и купецкая дочь. Найденное в бумагах матушки письмо Штилльмунгус на бумаге с золотой каемкой, адресованное «дорогой моей Ленке», показывает, что монахиня по-своему также пыталась помочь бабушке своей любимицы. «Милая, славная Ленке! Я ужасно расстроена, что в прошлый раз не удалось нам поговорить, тем более что как раз тогда, имея в виду нынешнюю Вашу печальную ситуацию, Вы очень нуждались в словах утешения, в искреннем сочувствии. Но в тот день я должна была составлять одну бумагу, требующую от меня полной отдачи, и я, честно говоря, даже не слышала, о чем идет речь, а когда дошло до меня, Вы уже были далеко. Простите мне мою невнимательность и отнесите ее на счет напряженной умственной деятельности, которая скоро убьет Вашу тетю Маргит. Я слышала о невеселых Ваших делах — и ужасно Вас жалею! Вы, милая, славная Ленке, настоящий ангел-хранитель своей семьи, и пусть Господь даст Вам необходимые для этого душевные и физические силы. Посылаю Вам, золотая моя, священный елей Вальбурга, реликвию — всего одну каплю. Не нужно говорить об этом никому — разве что бедной
