IV
Графиня Екатерина отошла в мир иной, но осталась у нее овдовевшая племянница – Софья Осиповна Апраксина. Роду старинного, многоликого, но потрепанного временем. И саму ее потрепало; нестара и немолода, по смерти мужа так же одинока, как и супруг ее покойной тетушки. Что свело их? Бог или черт, все едино – злословили дочери Разумовского. А зря. Племянница самым добрым образом ухаживала за болезной тетушкой, а потом и родича-вдовца утешала, говоря:
– Жить надо, Кирилл, жить.
– Само собой, София. Будем жить, помогая друг дружке.
– Будем, Кирилл. Четверо дочерей у тебя, все фрейлины. Только Прасковьюшка еще и не замужем? Но ведь тоже, глядишь, выскочит. При таком-то приданом, при таком-то именитом батюшке! Не засидится в отцовском доме. Дочери – для мужей своих, когда им об отце думать? Тем более заботиться. При деньгах и при богатстве ты, Кирилл? Что с того? Монах отринутый. А так ли ты стар, дорогой родственничек? Едва за сорок перевалило. Не устоять тебе против женской на-пасти, не устоять… Сказала бы, что мне тетушка перед смертью шепнула, да боюсь, Кирила.
– Чего ж бояться, София. Чай, не съем.
– В том-то и дело. Добряк ты, Кирилл. Я-то не съем, не скушаю, а другие, может, и косточки обгложут…
– Ну, страсти-мордасти. Ты уж не пугай.
– Тебя испугаешь, гетман!
– Бывший, София, бывший…
– Да по характеру-то? Характер не изменился, нет. Воитель! Только против бабской прыти устоишь ли?
– Устою, София, устою.
– Ой, не зарекайся! Сказать ли, что Катерина Ивановна говорила?.. – Она сама себя хотела остановить, но уже не могла. – Она наказывала, смертно наказывала беречь тебя, Кириллушка, беречь и охранительствовать… царство ей небесное!
В таких полудружеских, полусерьезных разговорах и проходили долгие петербургские вечера. По- родственному: Кирилл да София, София да Кирилл. Графинь не было, не было и гетманов. Кто он, что он?..
А днями Софья Осиповна занималась домом. Не спрашивая, надо аль не надо очередное переустройство. Начала она почему-то с женской спальни, в которой было слишком много «всякой дряни», как она выражалась. Да ведь и традиция: дом после умершего непременно очищается от лишних вещей. Обычно разная обувка-одёжка раздается бедным, да пойми, кто беден, кто богат. Новая полновластная хозяйка – а как же иначе назовешь племянницу? – вещами тетушкиными особо не разбрасывалась, просто приказывала слугам все перестирывать-переглаживать. Да аккуратно все в сундуки складывать. Кирилл Григорьевич, никогда не знавший ни числа, ни назначения женских вещей, да и на половине-то женской бывавший только в пору мужских потребностей, – теперь умилялся распорядительности новой хозяйки и спрашивал:
– Да не устала ли ты, Софьюшка? Право, отдохни.
– Отдохну, Кирила, как дом твой захламленный приберу.
Он не примечал ранее никакого хлама, при доброй-то сотне слуг, да ведь хозяйке виднее.
Устроив по-своему женскую спальню, она и мужской занялась. Известно, там больше служили мужики, одетые в ливреи и бархаты. Исключая, конечно, бельишко. Но и при других исключениях непорядки оказались столь велики, что Софья Осиповна решительно повелела:
– Переселяйся-ка ты, мой друг, на женскую половину, пока там маляры, полотеры, стекольщики да всякие прочие делом занимаются.
– А ты-то, Софьюшка? Ты куда?..
– Да уж куда-то, – отвечала она, оправляя кружева. – Небось, не прогонишь?
– С чего ж мне гнать тебя!
– Вот именно, мой друг. В таких хоромах – одной бабенке места не найдется?
Находилось, конечно. А когда уж стало совсем тесно, Софья Осиповна и на мужской половине уголок незанятый сыскала. Непритязательный и такой скромный, что Кирилл Григорьевич искренне озаботился:
– Да ты не стесняйся, Софьюшка. У одного-то камина, оно теплее.
Верно, когда началась петербургская гнилая зим, кресла сдвигали в единое место, потеснее к огоньку. Софья Осиповна снимала с экс-гетмана пропотевший парик и резонно говорила:
– Не больно лыс ты еще, Кириллушка, чего голову чужим волосьем кутать?
И самолично утирала его полотенцами и орошала прохладной французской водой. Он не мог припомнить, чтоб Катерина Ивановна таким дружеством занималась, и умилялся еще больше:
– Нет, истинно ты в ангелы мне, Софьюшка, дана! Они и не заметили, как присюсюкивать начали. Все Софьюшка да Софьюшка. Все Кирильчик да Кириль-чик. Кому какое дело? Громадный домина гудел от бездельничающих слуг, но в апартаментах было тихо, чисто и уютно. Софья Осиповна распоряжалась только насчет камина, вечернего чаепития, любимой закускихозяина, а мелкое услужение сама справляла. Постель ли оправить, подушки ли помягче взбить, полог ли будуара поплотнее задернуть. Не любила яркого света – и без того разгораясь ярче углей каминных. Остальное хозяин, как всегда, властно решал:
– Ну, нечего делать, племянница. Не подеремся, поди, под одним одеялом?
– Поди, не подеремся. Эк ширь! – открыто распахивала шелковый, отороченный соболями покров.
Ну, истинно жена любвеобильная!
Кирилл Григорьевич стал забывать и о гетманстве, и о Сенате, и о Чрезвычайном Совете, ибо здесь все было: гетманща, сенаторша и советчица непререкаемая.
Как-то незаметно исчезали из поля зрения дочери одна за другой, а самая любимая, Елизаветушка, и названная-то в честь своей благодетельницы-Государыни, вдруг взяла да и сбежала с графом Петром Апраксиным, свояком Софьи Осиповны. «Как?! – очнулся батюшка от сладкого забытья. – Этот развратник? К тому ж и женатый? Мусульманин он, что ли, чтоб десять жен заводить?!»
Невенчанные молодожены, как водится, покатили за границу, а отец поближе коней пустил – ко дворцу. Попутно и фрейлинский шарф прихватив.
– Возвращаю, ваше величество, сей доверительный шарф моей негодницы! Опозорила, грешная!
Екатерина насмешливо оглядела его похудевший лик:
– Да сами-то мы иль не грешные? Он потупился.
– Иль тоже без Апраксиных обходимся? Он молчал.
– Как хотите, граф Кирила, но я не вижу в любви вашей дочери большой беды… тем самым из числа фрейлин ее не исключаю.
– Ваше величество! Двоеженство же?!
– Ай-яй-яй, нехорошо! – веселым смехом зашлась Екатерина. – Так первое супружество я отменю, а второе-то зачем?.. Коль слюбились, так слюбились… чего и вам с Софьей Апраксиной желаю! Хотя могли бы вы, Кирилл Григорьевич, и получше выбор сделать.
Он как в ледяную прорубь от этих слов прыгнул:
– Мог бы… да ведь избранница моя не пойдет?..
– Не пойдет, любезный граф Кирила.
– Вот именно! А жить-то, Государыня Екатерина Алексеевна, надо? – Он с трудом перевел дух. – Надо ль?!
Он смотрел на нее тупо и бессмысленно, холодея всем телом и заваливаясь на подлокотник кресла.
– Граф Кирила?.. – заметалась возле него Екатерина. – Эй, кто там? Врача моего! Воды!…
Теплов первым прибежал – и тут же убежал искать врача, про воду забыв. Екатерина под шум набежавших слуг и фрейлин опять повторила:
– Воды!
