да не заступничество Елизаветы Петровны, не избежать бы плетей. Дворянского звания не было, а чего чикаться с мужиком? Вали на лавицу да пори, коль не воздержан в буйстве… Кого открыто вором назовет, кого и прибьет прилюдно. Немцы – они большие доки в распрях и сведении трусливых счетов. Может, стоит и отказаться от академической чести, а, граф Кирила?
Но братние лошади были уже запряжены, а Григорий Теплов в самое время раздумий принес сочиненную приветственную речь.
В Академии наук, заложенной еще Петром-воителем на стрелке Васильевского острова, но открытой уже после его смерти, царило напряженное ожидание. Когда граф Разумовский в сопровождении адъюнкта Теплова поднялся по ступеням парадной лестницы, его самыми обольстительными поклонами встретили профессора Шумахер, Миллер, Делиль, Крузиус, Рихман и иже с ними; где-то по-за их спинами скромно клонили головы Тредиаковский и Ломоносов. Он всем равно поклонился и прошел в зал, где для него уже была установлена профессорская кафедра; говорить с нее можно было и сидя, но он предпочел стоять, памятуя, что и Государыня в некоторых случаях, особливо при приеме послов, не пренебрегала выказать свое уважение.
Граф Кирила не силен был в изящном слоге, но речью обладал отменной; программное приветствие, написанное адъюнктом Тепловым, лилась поистине тепло и радушно:
Ненавязчиво, но все же напоминал: академия академией, но с университетским учением дела обстоят плохо. Не пренебрегают ли господа академики заветам Петра Великого, в пренебрежение поставив университет?
Было это 21 мая 1746 года.
III
А сего же года, июня 29 дня, состоялось обручение с фрейлиной Екатериной Ивановной Нарышкиной, двоюродной племянницей Елизаветы Петровны. Через три месяца и свадебку отгрохали со всем императорским размахом.
У Елизаветы Петровны было любимое занятие – устраивать обручения и свадьбы. Уж если она самолично занималась этим со своими горничными и даже прачками, так почему ж не порадеть любимой фрейлине? Особливо не спрашивая жениха… Как можно отказаться от такой чести?!
Да ведь отказался, стервец!
Разумеется, эти слова высказала не сама Елизавета Петровна, а ее ближайший домашний советник, граф Алексей Григорьевич. В первые же дни пребывания младшего на родине он и вздумал осчастливить его невестой. Неча с разными Чернышами по цыганам шататься! Мода, видите ли, такая пошла: после светского раута, побросав своих напарниц по кадрили, целой ордой усесться в кареты и в два или три часа ночи гикнуть кучерам: «Ну, милые, пади!…» В страхе бросался люд Божий к подворотням, когда с такими криками вырывалась с боковой улицы на Невскую першпективу кавалькада огербованных карет, упряжью не менее трех гривастых зверей. Да звери же – и сами кучера, в ярко-малиновые кафтаны одетые. Каждый хлыщ своим кучером хвастался, как же! Обзавелся зверюшным сопроводителем и граф Кирила. На тройку пока не тянул, но пара каурых была изрядная. Где уж деньжищи брал – можно было только догадываться. Долги! Кто их считал, включая ж самого Кирилу? Все почему-то верили в его будущую планиду, кошели без особых просьб раскрывали, с единой только просьбой: «Да господи, граф Кирила, кто нынче без долгов, не обижай!» Он и не обижал никого. Три тысячи годовых, полученных от Академии – считай, от Государыни, – были уже промотаны, а дальше?..
Дальше на какие-то шиши и собственную квартиру напротив университета, всего-то через Неву-реку, сумел нанять. Как ни хорошо житье при дворце, да, видите ли, нахлебства стеснялся! Это решение брат Алексей не осуждал: правильно, своим умом, своим домком жить надо. Но что вышло? Дом – но без ума… Холостяцкий притон, которым граф Чернышев и заправлял. V, несчастный бабник!…
Так иногда отучал кулачищем граф Алексей, что со стола не только бокалы разлетались – прилетала со своей половины и Елизаветушка, вопрошая тревожно:
– Что с тобой, друг любезный?..
Он как мог успокаивал Государыню – не засорять же ее, душеньку дражайшую, разными дрязгами. Успокаивался ли сам? Буен был в подпитии да гневе. Все ли скажешь даже такой доверительнице? Сам-то крепко в уме держал: братьям Разумовским никак нельзя без ума оставаться. Не Чернышевы или там Нарышкины. Не моги забываться о своем бедно-казацком происхождении! Младшой-то давненько ли по Невской першпективе шастает? Мать-то, породившая их, давно ли из нищенок вышла? За благо подорожный шинок почитала, купленный на первые сыновние деньги, а этот дурень – по цыганам шастать да по Невскому в каретах? При таком благоволении Государыни со всякими-яки-ми водиться?!
При очередном повинном явлении братца напрямую рубанул – вначале по шеям, а потом и словом разумным:
– Мы кто такие будем? Мы Розумы. С этим понятием и жизнь пахать должны. Смекай, гарбуз хохлацкий! Невесту тебе я сыскал. Возьмет она тебя в руки, погоди!…
Кирилл вроде бы смекнул, истинно с повинной головой братнину суровую науку выслушал… и скрылся на целую неделю.
Нарочно упреждал старший брат события: имени невесты он и сам еще не знал. Не на купчихе же женить! Хотя как сказать… Боярского рода графини, поди, хмыкать начнут при виде сватов-выскочек! Ничего не придумав, сомнения свои Елизаветушке высказал. Она более часа отмалчивалась, попивая при раскрытом от духоты окне новомодную французскую шипучку, а потом, как всегда решительно, хлопнула в ладоши:
– Эй, кто там?! А кто мог быть? В такое время в личные покои Государыни могли входить или постельные горничные, или фрейлины. Так уж вышло, что дежурила фрейлина Нарышкина. По заведенному порядку она в покои не совалась, но была где-то рядом. Влетела, оправляя и домашний, не парадный, подол и домашние, под цвет самой Государыни, распустившиеся волосы. Светло-золотистые, стало быть. Струились по вискам, как у Елизаветы, ниспадающими кольцами: оглаживай не оглаживай – подвиваются.
Фрейлина остановилась у порога, ничего не понимая. Государыня не отдавала никакого приказания, просто пристально смотрела. Еще меньше понимал что-нибудь Алексей, хотя за пятнадцать лет интимной жизни с этой непредсказуемой женщиной ко всему вроде бы привык. Елизавета кивнула:
– Налей, граф Алексей, Он исполнил ее желание, налив, разумеется, только два бокала. Фрейлинам такая честь не предоставлялась. Ну, там рауты, торжественные обеды – иное дело – маленько, хоть и в третью очередь, после статс-дам перепадало. Здесь же повечерье с самым приближенным, первым, камергером. Но Елизавета вопреки всяким придворным правилам даже с каким-то попреком подсказала:
– Третью!
Исполнить недолго и ждать, что дальше будет?..
– Садись, – приказ уже фрейлине.
Та робко подошла, не видя третьего стула за малым домашним столом. Алексей вскочил, смущенно выхватил запасной. Тоже не по чину ему прислуживать. Да ведь от Елизаветушки всего можно было ожидать.
