наше посещение Лондона до конца прошло удачно. Лондонцы всех слоев населения, стоило им увидеть нас, гостей своего короля, всякий раз выражали нам свою симпатию.
Таким образом, германская императорская чета вернулась домой с наилучшими впечатлениями. Когда я поделился ими с канцлером, он остался очень доволен. Из замечаний короля Георга он вывел, что Англия считает постановления Алжирской конференции уже не существующими и не будет чинить никаких препятствий занятию Марокко. В связи с этим он и наметил проводившуюся им и ведомством иностранных дел линию, приведшую к инциденту в Агадире, последнюю, снова оказавшейся неудачной попыткой сохранить наше влияние в Марокко. Положение особенно обострилось во время Кильской недели. Ведомство иностранных дел сообщило мне свое намерение послать в Марокко «Пантеру». Я испытал сильные колебания по поводу этого шага, но ввиду настойчивых представлений со стороны ведомства иностранных дел я был вынужден отложить свои сомнения в сторону.
Первая половина 1912 года ознаменовалась посланием сэра Эрнеста Касселя с вербальной нотой, в которой Англия предлагала свой нейтралитет в случае «неспровоцированного» нападения на Германию при условии, если последняя согласится на ограничение своего военно-морского строительства и на скрытый отказ от последнего законопроекта о флоте. После благожелательного ответа с нашей стороны в Берлин был послан лорд Гальдан для ведения переговоров. В результате переговоры потерпели крушение из-за поведения Англии (сэра Грея), взявшей обратно свою собственную вербальную ноту, так как Грей боялся задеть французов германо-английским соглашением и повредить англо-франко-русскому соглашению. В деталях обстоятельства дела были таковы. 29 января 1912 года, перед обедом, ко мне во дворец в Берлине явился господин Баллин, прося об аудиенции. Я предположил, что речь идет еще об одном поздравлении с днем моего рождения, и поэтому был немало удивлен, когда Баллин после кратких поздравлений доложил, что он пришел ко мне в качестве посланца сэра Эрнеста Касселя, который только что прибыл в Берлин с особой миссией и просит о приеме. Я спросил, идет ли речь о политической миссии, и если это так, то почему посредником в этой аудиенции не явился английский посол. Из ответа Баллина выяснилось, что дело, по намекам Касселя, по-видимому, очень важное, и его решение в обход посла в данном случае объясняется тем, что в Лондоне было выражено особое желание не вмешивать в это дело официальные дипломатические инстанции как английские, так и германские. Я сказал, что готов тотчас же принять Касселя, но прибавил, что если поручение Касселя будет касаться политических вопросов, то я, как конституционный монарх, немедленно вызову канцлера, ибо не могу единолично, без канцлера, вести переговоры с представителем другой державы. Баллин привел Касселя, который передал мне документ, составленный «с одобрения и ведома английского правительства». Я прочел небольшой клочок бумаги и был немало удивлен, когда в моих руках оказалось формальное предложение нейтралитета на случай будущих военных столкновений Германии, но поставленное в зависимость от известных ограничений в области строительства военного флота. Вопрос о таких ограничениях в развитии морских сил должен был стать предметом обоюдных переговоров и соглашений. Я вышел с Баллином в смежную комнату (комнату адъютантов) и показал ему документ. Когда он прочел бумаги, мы оба сразу выговорили: «Вербальная нота».
Было очевидно, что эта «вербальная нота» относилась к нашему законопроекту о флоте и появилась для того, чтобы каким-нибудь образом помешать проведению в жизнь этого законопроекта. Во всяком случае я находился перед странной ситуацией, вызвавшей удивление у Баллина. Это напоминало мне положение в Кронберг-Фридрихсгофе в 1908 году, когда я должен был отклонить обращенное лично ко мне требование английского помощника министра Гардинга прекратить наше военно-морское строительство. Теперь близкий соратник Эдуарда VII точно таким же образом, без предварительного доклада по официальной дипломатической линии, явился к германскому кайзеру с инспирированной английским правительством «вербальной нотой» и с определенной инструкцией обойти все дипломатические инстанции обеих стран. Он передал мне предложение английского правительства сохранять нейтралитет во время будущих военных осложнений при условии заключения соглашений об ограничении морских вооружений. И таким образом действовала Англия, эта родина «конституционализма»! Баллин, когда я ему указал на это, сказал мне: «Святой конституционализм! Где ты? Это ведь личная политика чистейшей воды». Совместно с Баллином я решил, что надо немедленно вызвать фон Бетмана, для того чтобы и он был в курсе дела и занял определенную позицию в этом создавшемся странном положении. Бетман, вызванный по телефону, скоро явился. Сложившаяся ситуация сначала повергла и его в некоторое удивление. Было интересно наблюдать игру его лица, когда ему рассказали, в чем дело.
Канцлер предложил привлечь к обсуждению вопроса и начальника заинтересованного ведомства имперского статс-секретаря по морским делам адмирала фон Тирпица. Одновременно он посоветовал составить ответ на английское предложение на английском языке в таком же духе и в такой же форме, как и переданная Касселем нота, и отослать его в Лондон с сэром Эрнестом, собиравшимся вечером уехать обратно. Английский язык при составлении текста ответа был избран потому, что боялись неясностей и недоразумений при переводе его в Лондоне. Так как английский язык я знал лучше всех, канцлер попросил меня составить ноту. После некоторого сопротивления я все же решил заняться ремеслом канцеляриста. Вскоре составилась следующая картина. Я сидел в адъютантской комнате за письменным столом, остальные стояли вокруг меня. Я прочитывал каждое предложение английской ноты, набрасывая тут же ответ, который потом тоже прочитывался. Затем начиналась критика справа и слева. Одному ответ казался слишком мягким, другому слишком резким. Поэтому ответ облекался в определенную форму, исправлялся и оттачивался.
Канцлер со своим философским анализом, глубокой и пытливой основательностью взвешивал каждое слово, чтобы оно, освещенное со всех сторон, не могло потом дать повод к критике. Это доставляло мне особенно много грамматических и стилистических терзаний. После нескольких часов работы редакция ответа, наконец, удалась, и нота, перейдя несколько раз из рук в руки, была затем еще раз шесть прочитана мною и только затем подписана.
Прощаясь с сэром Эрнестом, канцлер между прочим спросил, кого надо ждать из Англии для переговоров. Кассель ответил, что во всяком случае будет послан министр, но, кто именно, он точно не знает. Может быть, это будет Уинстон Черчилль теперешний морской министр, так как речь идет о флоте. Канцлер договорился далее с сэром Эрнестом, что и впредь будет сохранен неофициальный путь переговоров и что Баллин возьмет на себя передачу всех связанных с переговорами известий из Англии. Сэр Эрнест выразил живейшую благодарность за оказанный ему любезный прием и свое глубокое удовлетворение тоном нашей ответной ноты. Позже Баллин из отеля сообщил мне, что Кассель вторично высказал свое удовлетворение успехом своей удавшейся во всех отношениях миссии, причем он обещал донести своему правительству о вынесенном им хорошем впечатлении.
Когда несколько позже мы говорили об этом деле с адмиралом Тирпицем, мы сошлись на том, что законопроекту о флоте грозит опасность, и поэтому надо проявлять наибольшую осторожность.
Втихомолку был приведен в порядок материал, который адмирал фон Тирпиц должен был представить на переговорах: небольшой исторический обзор развития флота и расширения крута его задач; первый закон о флоте с его целями и основными принципами; проведение этого закона в жизнь и дополнения к нему; наконец, последний законопроект, его значение и способ его выполнения. Канцлер просил, чтобы переговоры велись главным образом во дворце в моем присутствии. С Тирпицем я договорился, чтобы он, насколько сумеет, говорил по-английски, причем в трудные моменты я буду его переводчиком.
Пока не стало известно, кого Англия пошлет для ведения переговоров, строились самые разнообразные предположения. Баллин сообщал о возможных комбинациях, причем среди других имен предполагаемых английских уполномоченных называлось даже имя Грея. Наконец, через Баллина пришло известие, что вести переговоры поручено бывшему адвокату, а теперь военному министру Гальдану и что последний в скором времени прибудет в Германию. Все были поражены. Можно представить, как было бы странно, если бы Германия вместо адмирала фон Тирпица послала бы в Лондон для обсуждения вопроса о флоте военного министра. Обсуждая это назначение, Бетман и Тирпиц высказывали различные предположения. Канцлер объяснял назначение Гальдана тем, что Англия, желая сделать приятное Германии, остановила свой выбор именно на нем, как на исследователе Гёте, знатоке немецкой философии, хорошо знающем немецкий язык. Тирпиц же заметил, что Гальдан еще прежде жил некоторое время в Берлине, где он, работая в военном министерстве у генерала фон Эйнема, ознакомился с местными условиями. Я подтвердил, что все это надо принять во внимание. Однако Англия, по моему мнению,
