важны, философия'.
Вот где была смущена душа Лужкова, вот где затаилась страсть к не связанному ничем произволу: 'воры не идут ни на какой сговор с властями, не участвуют в социальной жизни, не признают государственной и партийной машины. Они держат свое сообщество, отгораживаясь правилами и запретами, жаргоном и ритуалами. Они существуют как бы в параллельном мире, в другой системе координат, со своим кодексом чести и «правильными» понятиями'.
Этот нигилизм врос в сознание предперестроечной номенклатуры: 'Бог устроил мир не по вашим законам, а 'по понятиям''. Потому и рухнул закон, а за ним — страна.
В общем, Лужков прав: 'блатная культура, выпестованная в зоне, была затребована именно властью'. Только он заметил это когда телекомментатор, разоблачавший его, 'шестерил как типичный сявка'. Мы же увидели то же самое со стороны самого Лужкова и ельцинской шайки, в которую он входил', уже в 1991 году. Именно тогда с участием Лужкова началась 'война новых законников за блатную утопию. Мечта устроить власть 'по понятиям'. Сделать зону образцом общественного устройства'.
Ложь стала для Лужкова частью натуры. Он даже не замечает, как вываливает на бумагу откровенную чушь: 'однажды в конце девяносто второго года в мой кабинет вошла старушка с авоськой в руке'. Кто бывал в указанный период в указанном месте, знает, что никаких старушек там и в помине быть не могло. И не только старушек. К Лужкову не мог бы попасть и депутат, для которого мандат народного избранника открывал множество дверей.
Не зря Лужков назвал свой рассказик «Мистика». Ему померещилось — что-то такое было, но что — мы уже не узнаем. Какая-то «муза» спустилась с потолка мэрского кабинета и нашептала ему судьбу — строить Храм Христа Спасителя.
Все вранье, все! И утверждение Лужкова, что к 90-м годам бассейн «Москва» представлял собой развалины и свалку, и то, что никто не собирался воссоздавать Храм. Дискуссии на эту тему шли не один год, а в начале 90-х у бассейна постоянно шли молебны и крестные ходы. Сам же Лужков тогда планировал восстанавливать не храм, а бассейн. И только мощное движение верующих его остановило. А решение строить храм возникло в голове мэра лишь в 1995 году. И не так, чтобы 'как-то вечером' 'напроситься на прием к Патриарху', будто бы и не ведающему о планах такого строительства. Боже мой, до какой же степени нужно потерять голову, чтобы рассказывать публике, как ты убеждаешь Патриарха строить храм да еще расспрашивает о подробностях — будто бы сомневаясь в разумности затеи!
Да, видно была какая-то мистическая «старушка», чтобы помочь Лужкову в речи на открытии Храма призвать ее в свидетели, заставить вручить невесть откуда взявшуюся старинную Библию Патриарху и ввести публику в 'ошеломление, экстаз, восторг'.
Не забудем, что весь этот «пиар» состоялся на излете 1999 года, и был запланирован именно на этап президентской избирательной кампании. Вот там как раз и ужен был экстаз. Ни Храму, ни Церкви экстаз не только не нужен, эта душевная разгоряченность театрализованной сценой им претят, а для зараженных горячкой душ — просто вредна.
Следующий фрагмент 'философии Московской власти' открывается для нас с новой стороны предисловием академика Велихова, который, как говорили в свое время умудрился 'использовать атом не в мирных и не в военных, а в личных целях'. На этот раз физик-академик признался, что 'путь науки в таких условиях слишком долог и тернист', 'а действовать приходится немедленно'. И таким образом дал карт бланш Лужкову, который в своей 'народной смекалке' никогда не полагался на науку. Ему ближе другие методы. Как отмечает Велихов, 'Жванецкий объяснял больше, чем экономические науки'. Вот и Лужков туда же — к своим 'Российским законам Паркинсона'.
Позвольте, но при всем этом, Лужков ссылается на Макса Вебера, прочитать которого не всякому гуманитарию дано — не то что выпускнику «керосинки»! Да дело в том, что 'научная харизма' все равно оказывается нужно, и литературный негр вставляет имя немецкого социолога в текст, а Лужков его произносит перед аудиторией.
Вот что точно от Лужкова — это хамская строка подонка Губермана против тютчевской, славящей Россию. Лужков сладострастно цитирует Губермана: 'Давно пора…три точки… мать, умом Россию понимать'. Это родное — от собственного номенклатурного 'менталитета'.
Лужков пытается выявить 'национальные особенности' — в смысле 'свойств среды, социального целого'. Вот когда выявим — тогда, по Лужкову, поймем (умом! — как говорит Лужков, а не верой, как завещал Тютчев) причины неудачности наших 'реформ'.
Интересно, как повернулся ум Лужкова, когда он взял в руки машинописную копию 'Законов Паркинсона' — 'трижды перечитал текст и запомнил на всю жизнь. Он, можно сказать, изменил мой взгляд, дал угол зрения на ситуации, с которыми сталкивался почти ежедневно'. Вот, оказывается, откуда 'научная харизма' в сочетании с народной смекалкой! Тут невольно поймешь, что на образование надо 'наплевать и забыть'. Паркинсон — вот гений современности, подобный Копернику и Ньютону. ''Законы Паркинсона' — нечто аналогичное квантовой революции в физике'. Именно Паркинсон, по мысли Лужкова, должен заменить либеральных авторитетов Хайека с Фридманом. Этих можно читать. Но по методу Лужкова исключительно после Паркинсона. А все потому, что он ближе к нашей «ментальности», к нашим пословицам. Слушайте Лужкова, господа ученые — доценты с кандидатами! По пословицам надо жить и пословицами управлять — надо, чтобы 'подобные истины стали фактом поголовной грамотности, вошли в школьные учебники'. А если не поймут — по матерком их в три этажа.
Но дальше-то, дальше что! Лужков просто про себя, да про себя (хотя вроде как про кого-то другого): 'чем больше капитализма и рынка по рецептам Фридмана и МВФ, тем больше российского феодализма на деле. Строили рыночную экономику, а получили «блефономику». Делали свободную конкуренцию, а построили систему, где главная прибыль извлекается не за счет успеха на рынке, а за счет распределения 'властной ренты', умения ладить с авторитетами, жить по понятиям и так далее'.
Да, нет — все-таки про себя. Потому что Лужков вовсе не критикует безобразия, он их оправдывает «ментальностью». Так, мол, было у нас всегда. Просто это надо понять, а поняв — начать управлять. В смысле 'такого управляемого хаоса', где все воруют и, как указывает нам Лужков, получают от этого удовольствие. Это про нас — про всех! (Может спутал автор чего — своих с чужими смешал? Его «свои» — точно крадут все, что плохо иль хорошо лежит.)
Весь свой жизненный опыт, жизненное кредо, опыт участия в ельцинской команде Лужков сконцентрировал в описании такого общества: 'Идеальное состояние подобной системы — чтобы был царь, который плохо соображает, которого надо хвалить, опутывать, подсовывать разные кризисы и вообще всеми способами выводить из строя. Чтобы он за все отвечал и не мог сообразить что делает. А под крышей у этого царя-вождя-кумира заниматься своими делами, не по закону, а по понятиям, то есть законам неписаным, которые воплощают единый принцип российского общежития: 'Живи и жить давай другим''. Лужков знает, что говорит. И мы знаем. Мы знаем, что они (и он) так живут и так жить хотят.
Вообще лужковские умствования, если говорить серьезно, любого русского человека должно просто оскорблять. Одно дело, когда народ в пословицах высмеивает самого себя, свои пороки (которые вовсе не есть 'менталитет'), когда эти пороки (вовсе не распространенные сплошь) смехом и иронией бичуются, другое дело, когда наглый чинуша делает народную мудрость половой тряпкой для своей нечистоплотной «аналитики». У Лужкова по всему получается, что дело не в разорительных реформах, а в русском «менталитете» — мол, не могли реформ при таком народе пойти нормально, и это надо были видеть наперед. Вот лишь в чем упрек Лужкова гайдаро-чубайсам — не видели наперед, что народ — дрянь: надеется на авось, манну небесную, ленив, вороват и страну свою не любит.
Все-таки Лужков на последок своей лекции успел шаркнуть ножкой: мол, не народ плохой, а страна плохо управляется. А что такое 'управляется хорошо'? Лужков прямо-то не говорит. Но проговаривается, формулируя закон тунеядца: 'отстроить систему, где все бы работало само собой, почти без вмешательства власти'. То есть, чтобы все у нас было и ничего нам за это не было. Но это в перспективе, пока есть опасность ответственности. А до того — закон держиморды и 'белокурой бестии': 'в нужный момент волевым усилием поперек всего поворачиваешь тенденцию, изменяешь направленность, и люди, оказавшись в таком волевом поле, начинают действовать'. А бутерброд уже не падает маслом вниз. На это способны только «центристы». И запишите себе в блокнотик, как делает мэр: 'Главное заблуждение науки об управлении — будто вообще есть такая наука'. Так сказал Лужков. Хау!
