Их все еще не до конца разбазаренная устойчивость, созданная всей страной в период “плановой экономики”. Отчего Москва, в которой фактически не работают крупные производства, производит такую массу денег? Благодаря банкам-спекуляторам, превратившим ее в город, живущий на грабительские проценты, обирающий и жиреющий за счет всей страны. Тут еще, например, и “Газпром”, который перечисляет в бюджет Москвы, на территории которой нет никаких скважин или крупных хранилищ, налоги — в 1996 году 3,8 млрд. рублей, в 1997 — 7,9 млрд. (МК 01.12.98). Те, кто приватизировал целые отрасли, кормит и территориальную бюрократию — ради стабильности и воровской солидарности. Но и ненавидит ее, стараясь улучить момент, чтобы вспороть жирное брюхо бюрократа-бездельника, выписывающего справки и живущего на этом бесполезном деле.
В борьбе правительства Москвы с правительством России проявляется не столкновение концепций развития, а противоречия магнатов-монополистов. Критика, которая обрушивается на правительство, является отголоском непримиримой вражды, возникшей между отдельными кланами, не сумевшими договориться о принципах раздела страны, собственности и доходов, а значит — и власти.
Деление России на регионы-доноры и регионы-реципиенты не просто абсурдно, а и опасно. Поскольку территориальная неравномерность в распределении хозяйственного потенциала носит объективный характер, нет и не может быть “хороших” и “плохих” областей, краев или городов. Юридическое “равенство отношений”, на которых настаивает г-н Лужков, означает усугубление фактического экономического неравенства, в которое обязательно попадут граждане страны в зависимости от места своего жительство. Вслед за имущественным неравенством возникает территориальное неравенство, зависть населения одного региона к другому, за которыми следуют сепаратизм и политический распад.
Отсюда понятно, что может произойти, если, с одной стороны, “выравнивать экономические условия взаимодействия регионов с государством”, а с другой — расширять и дальше для Москвы и других “регионов-доноров” льготы и преимущества. Не пройдет и нескольких десятилетий такой политики, как от “грандиозной территории” Российской Федерации останутся отдельные разрозненные клочки. Остальные территории от такого “равенства” разбегутся в разные стороны.
Смехотворна в этой связи ссылка на опыт США времен “великой депрессии”. Рузвельт вводил государственное регулирование, а Лужков ратует за региональное регулирование; чтобы преодолеть кризис; Америка консолидировалась, а Россия распадается на составные элементы; американская элита стремилась к мировому господству, а элита Москвы — к частному благополучию по принципу ede, bide, lude — ешь, пей, веселись.
Лужков не может себе представить, что преодоление общенационального кризиса в экономике зависит от того, насколько решительно будут ограничены гипертрофированные, не обеспеченные реальным богатством денежные доходы столицы. Наоборот, его одолевают проекты, как свести к минимуму доходы конкурентов, всей остальной России, среди которых на первом месте — сырьевые отрасли.
Бюджет (А.Краснов. Мысли вслух.)
Бюджет должен наполняться налогами. Разработанный на основании неких гипотез о поступлении налогов проект бюджета должен уходить в представительный орган для длительной процедуры распределения этих денег. В административно-бюрократической системе иной механизм — распределение денег отдано на откуп одному мэру, которого одолевают отраслевые лоббисты-специалисты. В этой системе действует принцип “кто лучше обманет”. Происходит нечто подобное тому, как вычерпывали союзный бюджет отраслевые министерства типа Минводхоза: “У нас работает масса людей, давайте копать канал!”
Что происходит после того, как бюджет расписан бюрократами? Начинается сбор налогов. Но в этом сборе низовой чиновник совершенно не заинтересован. Сколько ни собери, все уходит в “закрома Родины” — в московский бюджет. Для чего стараться? Все равно приходится выпрашивать деньги у верховной власти — собрал ты их или не собрал.
Чиновнику нужно то ли украсть, то ли прославиться каким-нибудь проектом. Где он возьмет деньги? В городском бюджете? Да кто ж ему даст! Нужно идти к Юрию Михайловичу со своим проектом, сидеть в приемной. То есть, деньги раздаются не там, где может быть выяснены запросы населения.
В такой ситуации мотив деятельности любого чиновника: “Зачем собирать бабки для города? Пусть пока другие собирают, я буду их выпрашивать, буду сидеть в приемной, где их раздают”. А еще часть денег собирается не в бюджет, а в карман начальнику РЭУ, который всегда может “не заметить” аренду какого-то помещения или существенно ее снизить. А какие слезы текут, когда начальника РЭУ вынимает из собственного кармана деньги на ремонт забора к приезду городского начальства!
Лужковская система крайне неэффективна, у нее КПД как у паровоза. Поэтому Москва собирает 30 % оттого, что могла бы собрать, оттого, что положено собрать.
Что произойдет с топливно-энергетическими отраслями, если “заморозить долги по топливу” и “в разы снизить цены на их продукцию”, как предлагает Лужков? Подчиняясь рыночным законам, нефть, газ, уголь, древесина хлынут за рубеж. Исчезнет сырье даже там, где еще что-то перерабатывается. Безработных будет еще больше, а значит произойдет увеличение числа тех, кто вместо производства будет вынужден заниматься посредничеством. Оказавшись в “армии челноков”, они и увеличат московские доходы. Следовательно, Москва сможет “кормить деньгами” (но деньгами, за которыми нет реального товарного обеспечения) уже не четверть, а треть и даже половину населения страны, превращенного, таким образом, из самодеятельного в призираемое. Единственное неудобство, которое придется испытать столице в прямом и переносном смысле, так это топливо, которое “челнокам” придется привозить на собственном горбу из Турции, Китая и Арабских эмиратов, чтобы не замерзать зимой.
Таким образом, если подвести итог анализу принципов, которые “лучший мэр страны” довел до сведения всех заинтересованных лиц в 1996 году, оказывается, что в политическом отношении они направлены на то, чтобы уничтожить Россию экономически, а в экономическом — чтобы уничтожить ее политически. Политик, публично провозглашавший, что он является сторонником рыночных преобразований и противником прежней, административно-командной системы хозяйствования, в свое время высокопарно назвавший администрацию Москвы “правительством реформ”, предстает в облике закоренелого реакционера, пытающегося в конце XX столетия воскресить экономические и общественные порядки средневековья.
Перед нами не современный государственный деятель, стремящийся к тому, чтобы когда-нибудь стать “ключевой фигурой в государстве”, а феодальный правитель, которому не терпится превратиться в полновластного вассала при сюзерене, и интересы которого ограничиваются его вотчиной, где он чувствует себя непререкаемым “хозяином”. И слава Богу, что дурь Лужкова не расплескалась по России — это были бы “реформы” похлеще гайдаровских.
“Предел моих устремлений — Москва”, — заявлял г-н Лужков, удовлетворяя не столько любопытство журналистов, сколько успокаивая подозрительность дряхлеющего “монарха”, опасающегося, как бы за его спиной не сложился заговор, в котором честолюбивому мэру столицы может быть отведена решающая роль.
О том, насколько серьезно распространилась в этой среде психология заговоров и насколько далеки ее отдающие нафталином представления от политических технологий, можно судить по тому, как г-н Лужков искренно радуется, что “в их политической жизни” борьба за власть не сопровождается “войной, где противники уничтожают друг друга даже физически”; или демонстрирует непонимание: “какое моральное право имеет человек, который добровольно согласился работать в президентской команде, заявлять о своих претензиях на власть?”
Не предъявляя явных претензий на высший государственный пост, “лучший мэр” считал, что глава региональной исполнительной администрации должен иметь такую власть, которая бы носила абсолютный характер, чтобы она творила чудеса и демонстрировала нечеловеческую силу.
Все, что с таким апломбом декларировал г-н Лужков, представляет собой не демонстрацию глубокого понимания процессов управления современным государством, а откровенное ретроградство. В пассажах
