лежал. А рассказы Шаншашвили придавали мне сил, принося радость и помогая бороться с болезнью.
Едва выписавшись, я собрал командиров полков и начальников штабов, показал им вместе с Шаншашвили новехонький КП дивизии и распорядился, чтобы начинали строить такие же во всех полках. А чуть позже по приказу Апанасенко приступили к строительству и в других дивизиях.
Наступила весна сорок первого. Фашизм уже успел подмять под себя пол-Европы. А международная обстановка продолжала накаляться. Пакт о ненападении, заключенный с гитлеровской Германией, обмануть нас не мог. Все понимали: войны не избежать. Вопрос был лишь :в том, когда она начнется. Однако мало кто из нас думал, что война уже на пороге и пушки вот-вот заговорят. Хотя пакт о ненападении и рассматривался как отсрочка и мы понимали, что Гитлер не задумываясь отбросит его, как только сочтет это необходимым, но мы здесь, на Дальнем Востоке, больше опасались неприятностей со стороны Японии. И в самом деле, японцы уже не раз пробовали прочность наших границ, а гитлеровская Германия, как мы считали, еще подумает, прежде чем решится открыто напасть на нашу страну. В общем, настроения, прямо надо сказать, складывались противоречивые.
Но настроения настроениями, а реальность заключалась в том, что страна готовилась к решающей битве с фашизмом. Именно об этом для нас, летчиков, свидетельствовал, к примеру, тот факт, что промышленность ускоренными темпами осваивала производство новых типов истребителей. Кроме ЛаГГ-3, о котором уже шла речь, появились Як-1, МиГ-1. Мне довелось летать на каждом из них, но больше всего пришелся по душе самолет конструкции Яковлева. Это была во всех отношениях великолепная боевая машина, достоинства которой в полной мере мы, летчики, смогли оценить в годы войны. Она вместе с другими, более поздними модификациями, такими, как Як-3 или Як-7б, стала наиболее массовым истребителем в период Отечественной войны. Одновременно с новыми истребителями промышленность приступила к серийному выпуску бомбардировщиков Пе-2, штурмовиков Ил-2. Словом, партия и правительство наряду с укреплением боеспособности всех родов войск Красной Армии принимали также все меры, чтобы форсировать производство лучших типов самолетов. И делалось все это, разумеется, отнюдь не в расчете на те десять лет мирной жизни, которые якобы гарантировал вышеупомянутый договор с фашистской Германией.
И все же от Дальнего Востока до западных границ нашей страны было далеко. А вот семисоттысячная Квантунская армия японцев находилась поблизости. Подписанный в апреле сорок первого советско-японский пакт о ненападении нас, понятно, не успокаивал. Мы хорошо знали, что японский милитаризм продолжал наращивать военные приготовления, и, конечно, не могли не учитывать этого в своей повседневной работе.
Высокая степень боеготовности была характерна не только для общевойсковых частей. Не отставала в этом смысле и авиация. Летчики бомбардировочных полков дежурили в кабинах самолетов с подвешенными бомбами, готовые по приказу подняться в любую минуту в воздух и нанести удар по заранее расписанным целям. Истребители дежурили в засадах вдоль границы. В основном это были звенья И-153 и И-15. Готовые к взлету истребители постоянно оставались на своих местах, а летчики менялись, неся дежурство по очереди. К местам стоянок самолетов очередная группа летчиков приезжала на автомашинах, чтобы не демаскировать засаду, так как территория, где они были расположены, во многих местах просматривалась со стороны вероятного противника. Вдоль границы были оборудованы посты воздушного наблюдения, имевшие с соседними погранзаставами проводную и радиосвязь. Кроме этого, истребители несли круглосуточное дежурство на всех аэродромах, дислоцированных вблизи государственной границы. По одной-две эскадрильи на каждом аэродроме. Эскадрильи эти имели задачу отразить при необходимости налеты японской авиации, а также сопровождать наших бомбардировщиков, осуществляя их прикрытие во время боевых действий.
Нести подобное дежурство, прямо надо сказать, было нелегко. Необходимость их понимал каждый летчик, и потому дежурство никому не было в тягость. Досаждали мелочи. Особенно, помню, маялись курящие летчики. Курить, понятно, запрещалось не только в кабинах самолетов, но и на расстоянии от них до десяти метров. Поначалу было нашли выход из положения. Раздобыли десятиметровые резиновые шланги. Один конец шланга у летчика в кабине, а в другой его конец дежуривший на аэродроме техник вставлял зажженную папиросу. Летчик сидит в кабине и тянет через шланг папиросный дым, как через своеобразный мундштук кальяна размером в десять погонных метров.
А время дежурства идет…
Или еще одна мелочь. Кабины самолетов тогда не обогревались. А зимой морозы под сорок градусов! Приспособились летчики брать с собой в кабину по паре резиновых грелок с кипятком. Одну — под ноги, другую — за спину. Остынут грелки, техник вновь заполнит их кипятком. Ну а в случае запуска двигателя все эти самодеятельные приспособления, вроде шланга-«кальяна» да грелок с кипятком, тут же летели наземь из кабины.
Позже Сергей Игнатьевич Руденко, узнав обо всех этих ухищрениях, разом все прекратил. Поворчали день-другой некоторые, особенно курильщики, но смирились. Понимали, что Руденко прав. Служба никаких вольностей не терпит. Никогда нельзя угадать, к чему такая вольность может в конце концов привести, какой бедой или просчетом обернуться…
В июне сорок первого полки дивизии, которой я командовал, находились в летних лагерях, готовясь принять участие в ответственных маневрах в приграничном районе. В тот день, когда гитлеровская Германия вероломно напала на нашу страну, в кабинете начальника штаба дивизии полковника Пинчева, где мы обсуждали текущие вопросы, раздался телефонный звонок. Звонили по прямому проводу. Я снял трубку и услышал голос начальника штаба Дальневосточного фронта генерала И. В. Смородинова.
— Товарищ Савицкий, — голос Смородинова звучал как-то нарочито сухо и официально, — война… Германия напала на Советский Союз и ведет боевые действия по всей западной границе. Объявите в полках дивизии боевую и мобилизационную готовность. А вам надлежит явиться к командующему фронтом.
Положив трубку, я встал и, не зная зачем, подошел к окну. За окном синело безоблачное небо, стоял теплый солнечный день — еще мирный здесь, но уже обильно политый людской кровью там, на западе.
Независимо от званий и должностей я всегда ощущал себя прежде всего летчиком-истребителем. Это моя профессия. А смысл ее — бить в небе врага. Поэтому, вьполнив приказ командующего о приведении полков дивизии в боевую и мобилизационную готовность, первое, что я затем сделал, — это подал рапорт с просьбой об отправке на фронт.
— Думаешь, один ты умный? Вон их у меня сколько! — кивнул на пачку бумаг на письменном столе Апанасенко. — Не торопись. Здесь тоже не посиделки.
Суть ответа меня не устраивала, но форма его показалась убедительной. Ее я и стал пускать в ход, разбирая посыпавшиеся на меня рапорты подчиненных.
Куда сложнее оказалось отвечать на их недоуменные расспросы. Сводки день ото дня становились тревожней. То и дело слышались все новые и новые названия городов и крупных населенных пунктов, оказавшихся в тылу противника, далеко за линией фронта. И перечень их угрожающе рос. К началу июля фашисты оккупировали Литву и большую часть Латвии, захватили западную часть Белоруссии и ряд западных областей Украины. Что происходит? Как могло случиться такое? Почему отходят все дальше и дальше на восток наши войска?
Ответов на все эти вопросы в то время не было. И нам оставалось одно: следить за событиями, происходящими на советско-германском фронте да писать рапорта.
Мне повезло быстрее других. В середине ноября, когда рвущиеся к Москве фашистские полчища возобновили после очередной перегруппировки сил наступление и в небе Подмосковья вновь разгорелись ожесточенные воздушные бои, меня включили в состав группы, в которую входили командиры всех родов войск. Эта первая группа была вызвана Генеральным штабом. Впоследствии же аналогичные группы вызывались из тыла штабами родов войск. Что и говорить, командировка эта оказалась для меня весьма кстати: если и не разрешат остаться, то повоевать все равно успею! Но главное, радовало, что подобный вызов в Москву вообще возможен. Не так-то, выходит, плохи наши дела, раз в Генеральном штабе находят время для учебы и передачи опыта. Гитлер и Геббельс кричат на весь мир о близком конце войны, а советское командование считает, что она всерьез только начинается…
Всех нас, приехавших из тыла командиров, распределили по-разному. Мне надлежало явиться в штаб авиагруппы полковника Н. А. Сбытова, созданной на базе ВВС Московского округа. Сбытов в то время одновременно являлся и командующим ВВС МВО. Поэтому командный пункт авиагруппы, которая вела
