работает.
— Ага, это ж, получается, после Второй Переяславской Рады туда снова ракетоносцы перелетели.
Рощин рассеянно кивнул.
— Скажи, Олег, а как там, в Школе летчиков-испытателей?
— В ГЛИЦе, что ли? Нормально. Учат таким вещам, что строевикам и не снилось… Полеты на одном двигателе, вынужденные посадки, закритические режимы… Но я пока что только летчик-испытатель 2-го класса. Видел бы ты, что наши «зубры» на самолетах вытворяют! А ты как? Женился?
— Ага, Нина сейчас в Симферополе, в Университете преподает. Мы в Москве познакомились, когда я в Академии учился, а она — в МГУ.
— Жаль, не довелось у тебя на свадьбе погулять, я как раз тогда экзамены в ГЛИЦе сдавал. Да, кстати, завтра же моя Оксанка прилетает, я с ней по телефону недавно разговаривал. Поможешь встретить?
— Конечно! Не вопрос.
Ну, давай за наших дам.
Юрка поддел ломтик ветчины на вилку. Чуть погодя выпили по третьей.
С каждой выпитой рюмкой Олег Щербина становился все задумчивее. И Юра его прекрасно понимал. Четвертый тост… За тех, кто не вернулся. Молча. За их командира, полковника Михайлова, таранившего американский АВАКС, за летчиков, которые погибли, защищая Днепропетровск, Краматорск, Донецк, в жестокой и быстротечной войне с НАТО на территории Украины. За летчиков «инструкторской эскадрильи», которые защищали Каракас и Маракайбо от волн американских палубных истребителей во время войны в Венесуэле, названной современниками Карибским кризисом XXI. За пилотов-республиканцев полковника венесуэльских ВВС Рамона Риверы.
— Ну, Юрка, давай за ребят наших… За Батю, комполка нашего, который жизни не пожалел, но АВАКС проклятый в землю вогнал! Вечная память.
— Вечная память.
Выпили. Помолчали.
— Я ведь знаю, командир, как действительно можно бороться с любым проявлением национализма. Помнишь, у нас майор в ТЭЧ[14] был, Нодар Георгиевич Мгеладзе.
— Да, но он ушел потом.
— Точнее, его «ушли». А ведь какой человек — умный, интеллигентный. Увлекался восточной поэзией, даже сам стихи Омара Хайяма переводил. И никто, Олег, заметь — никто, не назвал бы его «нацменом», не унизил бы его происхождение. Потому что он прежде всего — Личность. И самое простое стать над национальностью — это заслужить уважение.
— Да, но ведь это так сложно, — грустно усмехнулся Щербина. — Проще обвинить во всех бедах соседа. У него ведь и хата больше, и хозяйство толще. А на тех, кто думает иначе, — навесить ярлыков. Помнишь, Юр, как нас грязью поливали поначалу в «демократических средствах массовой информации». «Фашисты», «изменники» «провокаторы», «суки», извини за выражение. Все потому, что мы уже не могли терпеть эту гнусь и начали действовать. А они боялись. Боялись нас. И ничего уже не могли сделать, только «пригласить» сюда натовских «наймитов». Как в 1918-м. «На поезде Директория — под колесами территория», а в Киеве — немцы и австрияки. История повторилась.
— Да, ты прав Олег. Меня вот всегда удивляло, как ты так прав оказываешься?
— Да ничего сложного. Просто не тешу себя глупыми иллюзиями, не сую голову в песок. А стараюсь по мере сил и возможностей принимать адекватные меры. Ведь когда суешь голову в песок, то подставляешь гораздо более уязвимую часть тела. А так как голова в песке — то не видишь, что там с этой частью кто делает. Так что лучше с проблемами и опасностями сходиться лицом к лицу. А победили мы, Юра, этих продажных ублюдков все-таки не силой оружия, а искренностью. Тяжело же ведь было, особенно нам, служилым людям, сделать такой непростой выбор.
— Да, тяжело… Я тогда думал — все, карьера под откос пойдет, если не посадят и не прибьют.
— Чего ж тогда со всеми поперся, не поступил, как наш «политрук»? — насмешливо посмотрел на собеседника Щербина.
— Ты же командир… Да и надоело. Осточертело просто смотреть, как твою страну рвет на части шайка охреневших от безнаказанности «дерьмократов». Я ведь младше тебя, Олег. Но и я хлебнул радости и от перестройки, и от «свободы», и от «либерализма» в армии. Постоянно, что на «гражданке», что в институте, что потом в полку носом тыкали: «Ты еще молодой!» А на что я молодость тратил? На выживание! А тут эта заваруха в Полтаве. Ну, я и решил — двум смертям не бывать, а одной не миновать! К тому же я твой ведомый. Да иначе и быть не могло, мы же ведь победили!
— Все дело в том, Юрка, что могло! Еще как могло. И были бы мы все стопроцентными предателями. Эти лживые суки так хорошо научились мозги людям выворачивать, создавать, так сказать, «либерально- демократическое общественное мнение». И Степан Бандера у них национальный герой, и соревнования по рукопашному бою они проводят в честь Романа Шухевича, и гетман Мазепа — не предатель, а освободитель. Апофеозом стало предложение Президента Украины праздновать день Защитника Отечества не 23 февраля, а 28 января, в День памяти героев Крут. А знаешь, в чем смысл? Нет? Ну, так я тебе расскажу.
28 января 1918 года в Киеве заседала Директория. Я не знаю, может, кто считает иначе, но, по моему глубокому убеждению, это была просто кучка политических авантюристов. На Украине хозяйничают банды, западные области — под Польшей, на востоке — Красная армия, а они «Универсалы» свои рассылают и призывают к «объединению». Так вот, Рабоче-крестьянская Красная армия была уже на подступах к Киеву, регулярные части украинских «стрельцов» перед ней попросту разбегались. А Директории, этим политическим проституткам, нужно было время, чтобы из Киева слинять. Поэтому и обратились они с «патриотическим призывом» к юнцам — курсантам и студентам, которым еще и восемнадцати-то не было. Набралось их немного, и заняли ребятишки оборону под Кругами.
Ну а Красная армия церемониться не стала, зачем им своих бойцов терять — огневое подавление, атака позиций «крутовцев» — и все. Со стороны красноармейцев потери — двое убитых. А мальчишки почти все полегли, обманутые и преданные «большими дядями», которые все же успели слинять. Этот день, я считаю, нужно помнить как день великой скорби — «жалобы», но никак не делать из этого официоз. Да, ребята погибли за свою Батьківщину[15], но их, по сути, подставили, воспользовавшись юношеской наивностью и абсолютизмом. И это — вдвойне предательство! — Щербина в сердцах шарахнул кулаком по столу.
— Хорошо, что хоть сейчас до этого не дошло.
— Да, слава богу… Все-таки не учли господа из Вашингтона и их «оранжевые» друзья, «либералы- демократы», ни нашего мировосприятия, ни «загадочной русской души», — кивнул Олег. — Знаешь, я уже потом, после всего беседовал с пленным немецким офицером-танкистом. Эрих фон Штайн его, кажется, зовут. Так он мне рассказал, как подбили танк из его роты. Бутылками с зажигательной смесью забросали! «Молотовским коктейлем»! И он сказал мне потом: «Герр офицер, русские побеждают потому, что не хотят воевать. Но вас всегда принуждают к этому жесткие обстоятельства. Вы если деретесь, то деретесь за правду»!
— Да. «Не в силе Бог, а в правде!» — так сказал князь Александр Невский.
Помолчали немного, думая каждый о своем. — Знаю. Ну, Юрка, давай еще крайнюю[16], и закругляемся. Завтра еще жену встречать…
С утра в аэропорту Симферополя приземлился легкий вертолет «Ансат». Оттуда вышли Олег Щербина и Юра Рощин. Два полковника ВВС направились к зданию аэровокзала. Пилот остался в кабине, ожидая офицеров.
— О, успеваем. — Олег на ходу глянул на свои «штурманские» часы, придерживая огромный букет красных роз.
— Но все равно давай поспешим.
