чудом. Масло текло по остеклению кабины, температура росла. Еще бы минут пять, и точно бы поймали клин…
Впрочем, самое худшее судьба от них отвела. Граната, выпущенная из РПГ с крыши дома, срикошетила о кожух пылезащитного устройства и рванула самоликвидатором метрах в ста от фюзеляжа.
Главное — обошлись без потерь. И хотя на борту находились четырнадцать человек, пули всех обошли. И только молоденькому лейтенанту одна рикошетом раздробила голень.
…Не зря говорят, что самые опасные на войне — это первый и последний день. Лейтенанта покалечило в его первый час на войне…
Инженеры, осматривавшие «восьмерку», только головами качали. Работы теперь как минимум на неделю. И если сам Гусаров к этому случаю отнесся вполне философски, то его штурман явно «клинил». Сначала он жадно выкурил целую пачку «Явы», не куря до этого ни дня. А затем вообще впал в ступор. Молча сидел за столом, не обращая внимания ни на что и не откликаясь на обращения.
Понятное дело, что сегодня экипажу дали отдых. Самого Гусарова уже давно след простыл. И Вовка примерно догадывался, где тот может в этот момент находиться. Еще с вечера Гусаров просто бредил «Балтикой», которую на Ханкалу почему-то упорно не завозили.
Васильев подошел, сел напротив, и Вовка заметил лихорадочный блеск в его глазах. В руках Васильев держал какую-то затрепанную книжицу. «Молитвослов» — разобрал он название.
Отыскал чистые стаканы. Плеснул в них водку.
— Давай, за здоровье!
— Нее… — протянул Васильев, — не буду. Я теперь вообще больше не пью.
— Ты кончай «грузиться». — Вовка озабоченно нахмурился. — Бывает. Все мы дырки привозили. Мы, в конце концов, военные летчики, а не армия спасения. Конечно, не по шерсти, когда видишь, как по тебе бьют. И привыкнуть к этому нельзя. Все боятся — командующий, и летеха. Но и впадать в ступор нельзя. Прошло уже. Все! Выпей и забудь!
Андрей непокорно сверкнул глазами. Сжал в руках томик «Молитвослова», как партбилет перед голосованием.
— Магомедыч, ты в Бога веришь?
— А то как же. Вот, смотри… — Вовка вытащил из-за пазухи крестик на тесемке. — Перед командировкой жена отвела меня в церковь. Крестила. Так что я теперь православный татарин. Иже еси не небеси… Но водку на земле пью…
…Через час Васильев заплетающимся языком объяснял, рубя ладонью воздух:
— …И понимаешь, я же его рожу вижу. Пасть оскаленную, глаза выпученные. Вижу, как затвор у него дергается вперед-назад. Как пламя ствол закрывает. И он, сука, по мне лупит. Понимаешь! По мне! Я Сереге кричу — бей! А он все тянет и тянет. И так целую вечность. Затвор дергается. Вспышки. Дырки в стекле, а Серега все не стреляет…
Сам Вовка слушал этот словесный поток уже в полудреме. Ему было хорошо и спокойно. Выговаривается Васильев. Водку выпил. Значит, в себя приходит. Главное, в себе это не держать. Снять с души. У медиков ступор, кажется, шоком называется.
И его так же «клинило» в свое время. В прошлую «Чечню», когда впервые его «восьмерка» сошлась в дуэли с чечиковской «зэушкой». Тогда все решали мгновения. Восьмерка с десантурой на борту завернула за угол склона, выходя в район десантирования. И там буквально наскочила на дудаевскую «зэушку», развернувшуюся на скальном балконе. Отвернуть, уйти было нельзя. Слева и снизу гребень скалы. Развернуться вправо, но это значит подставиться под огонь в упор, а с такого расстояния не было ни одного шанса уцелеть. И он инстинктивно, буквально «на пятке», развернулся и, резко накренив «восьмерку», поймал в прицел зенитку. Он еще успел увидеть, как лихорадочно крутит баранку наводки чеченский наводчик, ловя его самого в паутину прицела. Он увидел, как напрягся «дух», как его нога потянулась к педали «спуска», и в этот момент он надавил на гашетку «нурсов», а потом, дав максимальный газ, рванул ручку управления на себя. Близкий разрыв подбросил вертолет, и он, уже едва увернувшись от скалы, скользнул в спасительную чашу долины.
А потом, на аэродроме, он вот так же курил одну сигарету за одной и цедил сквозь зубы обжигающий спирт — универсальный русский «антишок»…
Сколько с тех пор было таких вот дуэлей, сколько раз по прилету техники считали дырки в фюзеляже?
Вообще с каждым годом мужиков из старой гвардии остается все меньше и меньше. Из тех, кто прошел Афган, летал в Африке, кто помнит времена Союза. Это уже все больше командиры полков, командующие. Редко кто в комэсках задержался. А вот Салимов так в замполитах и остался. Ну не тянет его командирствовать. Не тот характер. Ему нравится с людьми работать, быть среди них. И летать. Где только он не летал. Работал с космонавтами. Разыскивал приземлившиеся экипажи. Потом занесло его в Африку, в Анголу. Потом была первая Чеченская война. Командировка в Таджикистан. И вот теперь он третий месяц здесь…
Новую власть Салимов недолюбливает. А за что ее любить? Ну, к примеру, какому кремлевскому остолопу взбрело в голову заменить слово «замполит» каким-то детсадовским «воспитатель»…
Принципиально Салимов не выбросил и свой партбилет.
Правда, в полученном им от Министерства обороны коттедже на Смоленщине он больше склонился к буржуазной роскоши. Своими руками выстроил в подвале отличную баню и выкопал бассейн…
К обеду вернулся Серега Гусаров. Да не один, а с двумя журналистами. Усадил их за стол. Из парашютной сумки на стол извлекли целую батарею «Балтики».
— Знакомься, Володя, это журналисты. Наши ребята.
Салимов к журналистам относился вполне добродушно, но настороженно. Но когда выяснил, что ребята «свои» — из «Русского дома», расслабился. Свои — гадость не напишут. Это не НТВ.
Гусаров, конечно, хитрюга. Пиво покупали гости…
— Что такое вертолет? — грозно спросил Серега у захмелевших репортеров. — Представьте себе карандаш, на его кончик насажен огурец, и этот огурец крутится. Это и есть — вертолет. Самый странный и удивительный летательный аппарат из всех созданных человеком. Он противоречит всем нормальным законам авиатехники. Вот центр тяжести. В вертолете он находится над головой летчика. То есть вертушка — система абсолютно нестабильная. Она устойчиво держится в воздухе исключительно за счет автоматики.
Лица журналистов с каждой фразой все более суровели, и по всему было видно, что желание летать на «нестабильном аппарате» у них резко поубавилось.
— А мы на нем не просто летаем по прямой. Мы воюем, людей возим. Это же самое близкое пехоте оружие. Вертолет — это солдат современной войны. Я вчера тридцать две дырки привез, а «ласточка» вытянула, выдержала. Умница, а не машина!
Серегу понесло…
Расходились заполночь. Журналисты, счастливые своим ощущением причастности, как пишут в газетах, к «героическому летному труду», изрядно «расслабленные», обнимались, долго писали на визитках телефоны, звали в гости.
Гусаров их тоже звал «полетать» с ним, когда его «ласточку» починят…
Когда Салимов с Гусаровым вернулись в казарму, стол уже был пуст и застелен вместо скатерти чистой простыней. Выходной закончился…
— …С десантом пойдет пара Салимова. Ее прикроет пара Кайданова. Район падения «сушки» предположительно вот этот склон. — Командир остро заточенным карандашом очертил кружок на карте. — Летчик на связь вышел один раз сразу после приземления. Доложил, что жив и отходит от места приземления. И тут же отключил связь. Боится быть запеленгованным. Пээсэсовский вертолет был подбит и сел вот здесь. — И карандаш вновь вывел небольшой овал на карте. — Ведут бой в окружении. Погода в районе падения — «СМУ», нижний край сто. Быть готовыми к встрече с «чечами». «Сушку»
