Ехал через Рязань, через Оку. По старой памяти спустился до пристани, где раньше стоял понтонный мост. Ни моста, ни дороги. Вернулся назад через торговый городок, свернул налево до Ряжской улицы. И тут увидел впервые высокую дорожную насыпь, протянувшуюся через луга до самой Оки.

Ехал по асфальту и не узнавал окрестных мест; все распахано, разбито, разлиновано грядками да квадратами черных полей. Капуста, морковь, свекла, кукуруза… Когда-то здесь было живое озеро многоцветных трав. Дьяково, Новоселки, Льгово и дальше на Кораблино ни лесов, ни полей – луга, луга, степное дикое раздолье. Заблудиться можно было в траве. Какие стада нагуливались здесь до глубокой осени! Сколько стогов уходило в зиму! До самого половодья подвозили их тракторами на волокушах и санях.

Помню, на речном кривуне между Дубровичами и Шумошью стояла избушка бакенщика на высоких сваях. В осеннюю пору мы, рыболовы, забегали в нее греться. Зимним февральским утром избушка загорелась. Я был в лугах, гонял зайчишек под самым Дьяковом. Неторопливо выходили на дорогу дьяковские жители, смотрели на горевшую в трех километрах избушку, переговаривались:

– И отчего она загорелась? Время зимнее, холодное. Кого туда нелегкая занесла?

– Поди, сам Мирон и поджег.

– А что ему за выгода?

– Говорят, его отстранили от должности.

– Ну?

– Жалко передавать добро в чужие руки. Вот тебе и «ну».

– Не, бабы, это самовозгорание. Говорят, он с погорей дрова в лодке возил. Колбешки то есть. Вот они и возгорелись.

– Все может быть. С погорей дрова не трогай. Колбешки оживают.

Стояли, рассуждали. Никто и не думал бежать, тушить пожар.

Когда я подъехал на лыжах к избушке бакенщика, там уж были две красные пожарные машины. Пожарники тоже, как дьяковцы, стояли кучками, смотрели на пожар и рассуждали:

– И чего она загорелась?

– Может, кто ночевал и поджег.

– Да нет, следов не было на снегу. Мы подъехали – все честь честью: на дверях замок, окна целы, вокруг чистый снег – ни одного следа. А крыша полыхает.

– Отчего же вы не тушите? – спросил я сердито.

– Ты кто такой? – спросили меня в свою очередь.

– А вам не все равно? Вы зачем сюда приехали? Пожар тушить или погреться?

– А ты зачем? Ну-ка, проверьте у него документы. Ходят здесь всякие, да еще с ружьем. А потом пожары случаются.

Пожарники обступили меня со всех сторон, я вынул свой билет, подал старшине милиции, оказавшемуся среди пожарников, и сказал:

– Вот напишу в газету, как вы тушите пожары, тогда попрыгаете.

– Вы, товарищ корреспондент, сперва разберитесь, в чем дело, – примирительно сказал старшина. – Производственная неувязка вышла. Поехали к реке, понимаешь, а тут ни одной проруби нет. Все сцементовано. И пешни нет. Ломами такой лед не возьмешь. Пробовали.

– Так езжайте за пешней.

– У нас нет такого инвентаря, не числится. Да все равно уж поздно.

Теперь возле этого кривуна стоит огромный мост через Оку. Давно мечтали рязанцы о такой бесперебойной переправе. Бывало, тронется лед, разольется река в половодье – и прощай левый берег на целый месяц, а то и на полтора. Ездили туда на лодках, а так – в объезд, через Коломну, Егорьевск, Спас- Клепики. На двести с лишним километров дугу делать. Надо ли говорить, какие неудобства и трудности испытывали при этом люди. Еще в четырнадцатом году рязанские купцы сложились, чтобы сообща строить мост через Оку, да война помешала. Было и потом много проектов, замах был, да сил не хватило. И вот он наконец построен. Мост горбатый, длинный, с широкой двухпуткой колеей, с высоким бетонным бордюром, с чугунными перилами.

Дорога на Солотчу теперь пошла правее Шумоши, между Полянами и Барским, не заходя ни в одно село. С высоких мостовых пролетов далеко видно окрест: и старый кремль на берегу Трубежа с пятиглавым Успенским собором – по синим куполам золотые звезды, – и острый шпиль соборной колокольни, стоящей на том самом месте, откуда окольничий Хабар Симский, сын воеводы Василия Образца, с помощью пушкаря немца Иордана поразил войско крымского хана Махмет-Гирея; и древнее село Шумошь на левом берегу Оки – бывшая вотчина бояр Кобяковых, где скрывался от неласковой московской опеки юный и последний рязанский князь Иван Иванович.

Шумошь заметно похорошела за последние годы: на высоком песчаном берегу красуются друг перед дружкой бордовые пятистенки с широкими верандами, с тесовыми крылечками да крашеным штакетником. Даже древняя шатровая церквушка восстановлена и светится веселыми яркими красками.

За Шумошью раскинулись вдоль дороги луга; травы стояли добрые, а сенокос затягивался – холод, дожди. На лугах безлюдно. Кое-где увидишь трактор с прицепной сенокосилкой, да и тот стоит, мокнет под дождем. И куда ни глянешь – ни одного стожка. А ехал я в середине июля. В добрый год об эту пору стога стоят кучно, как шатрища несметного войска.

За лугами пошли перелески – невысокие сосняки, аккуратно посаженные рядами, обрезанные глубокими канавами. Потом надвинулся на дорогу красный реликтовый бор, – корабельные сосны заслонили собой все пространство, и куцые зеленые вершины их были так высоко, что терялись, пропадали в зыбкой серой завесе дождя и тумана. Слева засветились белые стены и круглые башни древнего монастыря с потемневшими от дождя тесовыми кровлями, призрачно парила в тумане легкая надвратная церковь –

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату