кустовой слет активистов-избачей. «Даешь темп коллективизации!», «Вырвем жало у кулака!» – кричали они и подымали кверху руки. А потом катались на этих прудах в лодках и пели. Им надели красные нарукавные повязки и кормили в столовой по талонам… Как давно это было!
Павел Семенович курил и покашливал. Потом, загасив о подошву папироску, сказал:
– Я вот о чем подумал: живем мы вроде понарошке. В игру какую-то играем. И все ждем чего-то другого. Будто она, эта разумная жизнь, за дверью стоит. Вот-вот постучится и войдет.
– Ждешь-пождешь, да с тем и подохнешь, – сказала Мария Ивановна. – Видать, наша суета и есть жизнь. Другой, Паша, наверно, не бывает.
Подошел от мукомолки сторож, древний старичок в опрятном сереньком пиджачке и в синей косоворотке, застегнутой на все пуговицы:
– Покурить, извиняюсь, у вас не найдется?
Павел Семенович вынул пачку «Беломорканала». Старичок закурил, присел на лавочку.
– Дальние? – спросил он.
– Из Рожнова, – ответил Павел Семенович.
– По делу или к родственникам отдохнуть?
– В область едем. «Малашку» ждем. А тут места знакомые. Сидим вот, пруды вспоминаем, – сказал Павел Семенович.
– Да что вы помните!
– Мы-то? – оживилась Мария Ивановна. – Даже острова помним. На котором острове сирень росла, на котором жасмин.
– Было, было, – закивал старичок. – Да что пруды?! Фанталы били. Белые лебеди плавали… Какие же были аллеи! Перекрещенные и так, и эдак. И кирпичом выстланы. На ребро клали кирпич-то.
– А вы что, работали в саду? – спросила Мария Ивановна.
– Всякое случалось, – уклончиво ответил старичок. – Сад был бога-атый. Дерева все заграничные посажены. Вот, бывало, начнет снег выпадать – они и зацветут.
– Зачем же они в такую пору зацветали? – спросил Павел Семенович. – Цвет померзнет.
– На то они и заграничные. Им своя задача дадена от земли. А по нашей природе несовпадение, значит. Но поскольку диковинка – ценность имеет.
– Вы, случаем, не здесь живете? – спросил Павел Семенович.
– Здесь, при церкви, то есть при мукомолке. А что?
– Попить захотелось.
– Пойдемте.
Старичок провел их к тыльной стороне церкви, где к беломраморному высокому полукружью прилепилась кирпичная сторожка о двух окнах. Они вошли в нее; там, в глубине, оказалась еще и железная кованая дверь, ведущая в церковь. Старичок отворил ее и нырнул за высокий тесаный порог.
– Идите сюда! – позвал он, как из колодца.
Они вошли в темную сводчатую комнату.
– Это кадильня, – сказал старичок. – А сюда батюшка в ялтарь ходил, – указал он на мраморную лестницу, сворачивавшую винтом за округлую мощную колонну. На лестнице стоял у него бачок с водой и кружка. – Пейте на здоровье!
Вода была холодная до ломоты в зубах.
– У вас здесь прямо как в погребе, – сказала Мария Ивановна.
– Я зимой живу в пристройке. «Буржуйку» ставлю там.
Стук мукомольного движка доносился сюда совсем глухо, как из подпола.
– И стены и перегородки толстые. Смотри-ка, в одном конце работают, в другом не слыхать. Ну и церковь! – сказала Мария Ивановна.
– На века ставилась! Верите или нет, с одних кумполов взяли пятнадцать пудов золота. А теперь вот крыша течет, – сказал старичок.
Они просидели на пороге сторожки до самой темноты. Старичок все рассказывал и головой качал:
– А вот тут стояло дерево – азовские орехи по кулаку на нем росли. Вон там клуб был. У-у! Замечательный. Со всех держав приезжали сюда смотреть. Такой постройки мы, говорят, боле нигде не видали.
– Куда ж он делся?
– Хрестьяне растащили. Да что там клуб! Все яблони в коллефтивизацию перепилили, скамейки поломали… Ограды железные с могил и те порастащили.
– А барин откуда все это взял? – с неожиданной ненавистью спросила Мария Ивановна. – Тоже награбил!
– Известно, – согласился старичок. – Но вы на это еще взгляните: ведь его самого не потревожили. Он поженился на учительнице и работал до самой коллефтивизации. А жена настоящая от него отшатнулась.
– Где же он работал при советской власти? – спросила Мария Ивановна, которую все более завлекала
