– Что же ты собираешься предпринять?
– Пока хорошо пообедать, а потом будет видно…
Ночью, когда уже все спали, брошюра Годдарда была дочитана. Оберт вышел в коридор и долго шагал из конца в конец по красному ковру.
«Конечно, назначение работы Годдарда весьма ограниченное. Он работает для метеорологических исследований. Но опыты его крайне интересны и оригинальны. Если с пороховыми ракетами он добился столь высоких скоростей истечения газов, так что же будет, если он начнет экспериментировать с жидким топливом?.. А что он такие опыты произведет – сомневаться не приходится. Залогом эта брошюра…»
Упоминание о возможности посылки ракеты на Луну тоже не случайно. Годдард безусловно думает об этом. Безусловно!
Чтоб не остаться в дураках, я должен форсировать события. Ведь книга давно готова. Я же раньше Годдарда начал свои изыскания – еще в девятьсот седьмом, а первенство, пожалуй, припишут ему… Пока он не взялся за космические исследования, мне надо торопиться. Надо ехать с рукописью в Мюнхен, к Ольденбургу. Только он может издать быстро…»
В Берлине, у родителей, Оберт еще раз перечитал свою рукопись, внес кое-какие исправления и написал предисловие, которое, по его мнению, должно было привлечь к книге внимание ученого мира.
Предисловие начиналось так:
«Современное состояние науки и технических знаний позволяет строить аппараты, которые могут подниматься за пределы земной атмосферы.
Дальнейшее усовершенствование этих аппаратов приведет к тому, что они будут развивать такие скорости, которые позволят им не падать обратно на Землю и даже преодолеть силу земного притяжения.
Эти аппараты можно будет строить таким образом, что они смогут нести людей.
В определенных условиях изготовление таких аппаратов может быть прибыльным долом. В своей книге я хочу доказать эти четыре положения…»
Затем Оберт посмотрел на название: «Ракеты летят к планетам» и решительно зачеркнул его. «Они пока еще не летят… Надо скромнее…» Он подумал и печатными буквами написал: «Ракета и межпланетное пространство».
Уложив рукопись в желто-коричневый портфель, он запер его и, спрятав, пошел к жене.
Фрау Эрна, в легком нарядном платье, стояла у зеркала, примеряя жемчужное ожерелье.
– Герман, посмотри, что подарила мне мама! Я буду в Каннах блистать…
– Прекрасно! Поздравляю, Эрна! Но поездка в Италию не состоится.
– Как! Почему?
– Я же говорил тебе в поезде.
– Ах, какая-то брошюра… Разве это так важно?
– Да! Очень! Я уезжаю в Мюнхен к издателю.
– Когда?
– Сегодня, сейчас… Уже вызвал такси…
5
Цандер не любил ходить к начальству и всячески избегал его. Но на этот раз было невозможно обойтись без главного инженера. Узнав у секретаря, что Крамешко один, Цандер слегка приоткрыл дверь, заглянул.
– А, Фридрих Артурович, заходите!
– Спасибо. Прошу извинить, Павел Николаич, но дело совершенно неотложное.
– Присаживайтесь. Я слушаю вас.
– Даже не знаю, как и начать… Стало неловко, даже стыдно появляться на заводе.
– Как? Почему это?
– Теперь все знают меня, как изобретателя межпланетного корабля, и многие спрашивают: когда полетим на Марс?
– Это закономерно. Так и должно быть!
– Но позвольте, Павел Николаевич, ведь проект корабля еще не закончен. Предстоит огромная работа по расчету двигателей, сопла, внутренних механизмов, наконец, поиски горючего.
– Да, все это требует времени, – вздохнул Крамешко, – а что, Фридрих Артурович, если вам предоставить отпуск?
– Я об этом и пришел просить… вот заявление.
– На месяц? – взглянул Крамешко. – Это вам мало поможет. Поскольку дела в техническом бюро идут хорошо – я предоставлю вам два месяца: за прошлый и за этот год. – он написал резолюцию и протянул бумажку Цандеру. – Желаю успехов, Фридрих Артурович. Изредка заглядывайте: может, будет готова модель, да и я хочу знать, как у вас дойдут дела…
– Большое спасибо, Павел Николаич. Непременно, непременно…
Крамешко протянул руку:
– Прощайте! Если в чем будет нужна помощь – не стесняйтесь. Вы делаете дело всенародной важности…
Стрешнев в конце августа вернулся из Калуги, где проводил свой отпуск и, не застав на заводе Цандера, забеспокоился. Два месяца, предоставленные ему Крамешко, уже истекли, а от Цандера не было никаких вестей.
Вечером, со свертком, где лежало несколько кусков сала, две бутылки топленого масла и банка меду, Стрешнев заявился к нему на квартиру.
На стук в дверь Цандер поднялся из-за стола и тихо сказал.
– Войдите!
Стрешнев, без бороды и усов, румяный, загорелый, улыбающийся, возник из темноты.
Положив сверток у двери, он бросился к другу, обнял, поцеловал в заросшее густой щетиной лицо.
– Фридрих, тебя узнать нельзя. Уж не заболел ли?
– Нет, все хорошо. Работаю…
– А на заводе беспокоятся, что не даешь о себе знать.
– Я же послал Крамешко письмо, с просьбой предоставить мне трехмесячный отпуск за свой счет или совсем уволить с завода.
– Почему? Разве так плохо дело с проектом?
– Не плохо, но подвигается крайне медленно…
Стрешнев осмотрел пустую холостяцкую комнату.
Стол и диван были завалены чертежами, схемами, диаграммами. Мелко исписанные листы бумаги лежали даже на полу.
– Вижу, работаешь ты как зверь, а чем питаешься?
– Так, чем придется…
– Чаем угостишь?
– Пожалуйста… Только, если можно, Андрей, сам разожги примус. Он на кухне, на столике, который в простенке, – мне надо закончить расчет.
На кухне пыхтело несколько примусов: готовили обед и стирали три женщины.
Стрешнев поздоровался, подошел к столику в простенке, разжег примус.
– А вы товарищ Цандера? – спросила молодая чернявая в пестрой косынке.
– Да, товарищ.
– А мы думали, что ваш друг уже умер от голода, – совсем не появляется на кухне.
– Неужели из вас никто не догадался его проведать?
– Пробовали, – усмехнулась чернявая, – близко не подпускает… Говорит через цепочку… утонул в своих бумагах… Вот вы – сразу видно – мужчина!
– Да уж я бы с вами через цепочку разговаривать не стал, – улыбнулся Стрешнев и взял вскипевший чайник. – Все же прошу вас, присматривайте за моим другом, он человек славный…
К чаю, как и предполагал Стрешнев, у Цандера ничего не оказалось, кроме черствого хлеба.
