раза три чуть не упал. Вновь сел на постель и Андреа, (благовоспитанно) опустив ноги на пол и слегка поджав их. «Сдержанность ненужная, хотя и трогательная», – отметил Чарли.
– Да просто то, что тут все время что-то происходит, – пояснила Дориаччи. – Первое: ваша соотечественница Кларисса превратилась в красотку; второе: прелестный Жюльен Пейра в нее влюбился; третье: она почти что готова ответить ему взаимностью; четвертое: Ольга и месье Летюийе после своей дурацкой интрижки одновременно наскучили друг другу. Рыжий кинорежиссер и надменная Эдма решили слегка пофлиртовать. Что же касается Андреа… – проговорила Дива, похлопывая его по носу, словно пуделя, – он влюбился в меня до безумия. Не так ли, Андреа? – безжалостно подытожила она.
– А вам это представляется дерзостью с моей стороны, не так ли? – обратился Андреа к Чарли. – Мои чувства кажутся вам фальшивыми или меркантильными?
Было видно, что он вовсе не шутит, и Чарли лишний раз задал себе вопрос, почему он, Чарли, вечно становится жертвой собственного любопытства, причем каждый раз рано или поздно следует наказание. На этот раз оно последовало немедленно, и потому он решил поскорее переменить тему.
– А знаете ли вы, что на нашем судне находится ценнейшее произведение искусства? – загадочным тоном проговорил он.
Заинтересованная Дориаччи мигом навострила ушки, Андреа же сидел, безучастно потупив взор.
– А какое именно? – поинтересовалась она. – И, прежде всего, откуда вы это знаете? Я с недоверием отношусь к вашим осведомителям, я не доверяю вашим источникам, и, тем не менее, вам известно все, что происходит на корабле, даже неведомо почему, – коварно заметила она.
Поскольку Чарли был не в состоянии возражать, он попросту продолжил:
– Жюльен Пейра приобрел в Сиднее два месяца назад за сущие гроши парижский зимний пейзаж, подписанный Марке, замечательным художником, близким к импрессионистам, некоторые его картины великолепны…
– Спасибо, я знаю и люблю Марке, – прервала Дориаччи.
– И он готов ее перепродать за пятьдесят тысяч долларов, – медленно проговорил Чарли с выражением лица, позволявшим предположить, что он заложил бомбу в постель певицы. – То есть за двадцать пять миллионов старых франков! За сумму, просто ничтожную!
– Покупаю, – выпалила Дориаччи, шлепнув ладонью по простыне, как если бы Чарли был аукционным оценщиком. – Нет, – поправилась она, – нет, не покупаю. Куда я дену этого Марке? Я же все время разъезжаю… А на картину следует смотреть, ее надо все время разглядывать влюбленными глазами, а в этом году я буду ездить непрерывно. Известно ли вам, месье Болленже, что как только я сойду с этого судна, я немедленно вылечу в США, где вечером следующего дня буду петь в Нью-Йорке в Линкольн- центре, и один бог знает, куда мне придется деть эту картину. – С этими словами она, не глядя в сторону Андреа, протянула руку, чтобы его погладить, но он отклонился, и, пошарив рукой в пространстве, Дориаччи с простодушным выражением лица прекратила это занятие. «Всегда, всегда она ведет себя так, словно имеет дело с пуделем», – вновь подумал Чарли.
И он нехотя встал. Он переживал за Андреа и сам этому удивился, ибо как раз в его интересах было бы, чтобы Дориаччи ему его уступила или, по крайней мере, предоставила бы ему шанс его завоевать. «Решительно, у него слишком доброе сердце», – подумал он, направляясь к двери и жеманно помахав рукой на прощание. Из соседней каюты раздалось свирепое рычание, которое заставило Чарли ускорить шаг и поскорей покинуть коридор. Он остановился, лишь поравнявшись с Элледоком и увидев его внушающую спокойствие окладистую бороду.
После ухода Чарли смех в неприбранной спальне прекратился, Дориаччи глядела на Андреа, на его красивые светлые волосы, чересчур коротко остриженные на затылке.
– Мне не нравится, когда ты со мной фокусничаешь, особенно при Чарли, – проговорила она.
– А почему «особенно при Чарли»? – переспросил Андреа с невинно-заинтригованным видом, и Дива лишний раз поразилась, как этот чистый юноша великолепно владеет искусством обмана.
– Да потому, что это доставляет Чарли удовольствие, – заявила она с улыбкой, чтобы он не думал, что ей можно заморочить голову.
– Почему?
Столь нарочитое непонимание вдруг рассердило Дориаччи. Бессонница несколько расшатала ее нервы, она это чувствовала, но была не в силах лишить себя бессонных ночей, единственного времени суток, когда у нее появлялась возможность немного – а иногда и как следует – развлечься, причем в эти моменты, независимо от того, кто был ее партнером, она позволяла себе отдаться своим собственным безумствам, своим собственным планам или своим собственным воспоминаниям, пусть даже смехотворным, экстравагантным и шокирующим этих жалких молодых людей, которых она укладывала к себе в постель. Андреа в ее глазах имел хотя бы то преимущество, что смеялся с ней и сам смешил ее рассказами о собственных похождениях и при этом не забывал о своих обязанностях любовника, причем осуществлял их с таким рвением, которое в наше время редко встретишь, что у молодых людей, что у молодящихся старцев, не умеющих к тому же говорить о сексе иначе, как грубо, жадно и неуважительно. И не годилось, чтобы Андреа, столь откровенный в отношении способов заработка, вел себя как лицемер в отношении нравов.
– Да потому, что Чарли в тебя влюблен, даже несмотря на то, что ты его игнорируешь. И потому, что я для него – препятствие на пути к тебе. И стоит нам расстаться, как он захочет тебя утешить.
– Да неужели?.. – проговорил Андреа, краснея. – Так вы думаете, что я позволил бы Чарли себя утешить?
– А почему бы и нет? – заявила она.
И она рассмеялась, ибо сейчас ей почему-то не хотелось заставлять Андреа лгать, как это происходило с его предшественниками, когда она задавала им подобный вопрос.
– Во всяком случае, больше со мной не фокусничай, понял? Ни при ком. Возможно, я заберу тебя с собой в Нью-Йорк, но только если ты не будешь дуться.
Андреа не ответил. Вытянувшись на постели, он закрыл глаза. Можно было подумать, что он спит, если бы не подергивающиеся веки и не горькая складка губы, выдающая человека умного и меланхоличного. Дориаччи вздохнула про себя: пора внести ясность в отношения с этим играющим дурачка выходцем из Невера, без которого она, быть может, вновь погрузилась бы в черную тоску. Пусть даже это воспоминание ее больше не мучило, пусть даже об этом событии она не вспоминала без причины, но самоубийство из-за нее молодого режиссера в Риме десять лет назад не прошло бесследно.
Элледок, стоя на капитанском мостике, внимательно вглядывался в неподвижное море, простершееся перед ним, море, плоское, как ладонь, что не мешало капитану окидывать его агрессивно- недоверчивым взглядом. Элледок, подумал Чарли, похоже, вот-вот начнет потирать руки и кричать: «Сюда, к нам, моя красавица!», словно отправляется на кече в район «ревущих сороковых». Подавленный или, во всяком случае, нереализованный героизм Элледока объяснял в глазах всепонимающего Чарли его всегдашнюю озлобленность и одиночество, что, однако, ничуть не омрачало настроения его жены, женщины весьма веселой, которую Чарли видел с Элледоком в Сен-Мало года два назад. Детей у них не было, и слава богу, подумал Чарли, который вдруг представил себе капитана в окружении бородатых младенцев. Чарли поднял голову и прокричал «Капитан, привет, капитан!» слегка охрипшим голосом.
Командир корабля наклонил голову и повернул суровое и властное лицо в сторону Чарли; смерив его взглядом, капитан с неудовольствием отметил его коричневый бархатный блейзер и прорычал:
– Ну что? Что там еще?
– Приветствую вас, мой капитан, – живо отозвался Чарли, несмотря на весь свой печальный опыт, все еще пытающийся понравиться своему начальнику. – Проснулась собака маэстро Кройце… Я уже слышал, проходя мимо, как она рычала, и это не внушает оптимизма!.. Эмилио, наш старший стюард, уже угрожал сойти на берег в Сиракузах, если эту собаку не посадят на привязь. А у нас для нее больше не осталось снотворного…
Элледок, все еще готовый встретить воображаемую бурю и бросить вызов Средиземному морю, устремил презрительный взгляд на Чарли, чьим уделом были низменные хозяйственные проблемы.
– Отрежьте ей лапы… собачьи сказочки… зафигачьте ее в море… не моя работа… выкручивайтесь сами…
– Уже пытались, – возразил Чарли, показывая на собственную ногу. – Но, если, к примеру, эта зверюга
