исходная точка и смысл их былого совместного существования, – так, по крайней мере, предпочитал думать Шарль.
Положа руку на сердце, он не мог не признать, что заведи Жером разговор о маршале Петене, Франции и оккупантах сегодня, возразить ему было бы трудно. Сегодня Шарль не смог бы противопоставить Жерому прежнюю иронию и флегматичность. Он слишком отчетливо помнил их приезд в Париж – в зловещий город с пустынными улицами. Что же касается памятной ночи, то, хотя развязка превзошла всякие ожидания, все предшествующее отложилось в памяти неизбывным кошмаром. Он не мог больше спорить с Алисой и Жеромом, ибо они были правы. С другой стороны, ему не хотелось лить воду на их мельницу, в особенности на Алисину. Все, что грозило опасностью ей – хрупкому созданию, недавно ставшему для него очень даже телесным, – опасностью, как он теперь понимал, совершенно реальной, – все это следовало отбросить подальше. Принципиальный оптимизм, питавший его воображение и память со времени окончания боевых действий, оставил его. Он был довольно воинственным мальчишкой лет до двадцати пяти, но с тех пор уже порядочное время ни разу не дрался. А главное, его уже порядочное время не били, грубо и дико, люди в форме. Представив себе, что к белому, нежному, теплому телу Алисы прикасаются – бьют его, терзают – мужланы, солдатня, садисты, он ужаснулся и вынужден был поднять на нее глаза, дабы удостовериться, что с ней ничего не случилось. Он чувствовал себя глупо, оттого что ему приходилось смотреть на Алису мельком и, быстро отведя глаза в сторону, разглядывать стенку, скатерть, собственные руки.
Жером между тем выглядел совершенно спокойным, говорил без напряжения и без увлечения, со свойственным ему флегматичным видом юного или не очень юного англичанина, видом, вызывавшим нарекания Шарля еще в колледже. Неплохо было бы, если б лорд в нем уступил место подпольщику и любовнику и он начал бы задавать вопросы – тогда на них можно было бы ответить, ответить правдой, какой бы жестокой она ни была. Шарль прекрасно понимал, что Алиса заговорит, только если ее вынудить. Она не способна была лгать, но не способна также и выложить всю правду с бухты-барахты, а надобно было, поскольку Шарль намеревался провести эту ночь в ее объятиях.
Шарль в нерешительности покачивался на стуле. Его природная лень и боязнь всяческих драм протестовали в нем против сцены, которую предстояло пережить, но впервые в жизни любовь оказалась сильнее лени; вспоминая о том, сколько раз он отпускал своих возлюбленных, возвращал их на время мужьям, лишь бы избежать истерик и упреков, Шарль со смехом и стыдом одновременно сознавал, до какой степени он был спокойным, покладистым и удобным любовником и как легко это ему удавалось. А заодно он удивлялся и тому, что в последние дни неизменно употребляет по отношению к себе самому прошедшее время.
– Полагаю, теперь я могу рассчитывать на рассказ, – произнес вдруг Жером, – и на рассказ обстоятельный. Для начала скажи мне, Шарль, кто тебе, бедолаге, поставил фингал под глазом? Неужели Алиса?
– Что ты, что ты! – воскликнул Шарль и с жаром замахал руками, прямо скажем, не к месту. – Немец один, немцы, в общем.
– Стало быть, ты дрался с немцами? – поинтересовался Жером простодушным голоском. – Ну и ну, прямо-таки пикантный анекдот…
– Вы нашли совершенно точное слово, Жером, – улыбнулась Алиса. – Уверена, что Шарль расскажет вам историю о двух подвыпивших гуляках, нарвавшихся на жандармов, нисколько в этом не сомневаюсь. Рассказывайте, Шарль, я не стану вас перебивать, но после расскажу по-своему.
– Я не собираюсь этого делать.
– Почему? – спросил Жером. – Ты боишься?
– Я боюсь? Чего я боюсь? – пронзительно запротестовал Шарль. – Чего, по-твоему, я должен бояться? Если бы ты услышал, как эти черти оскорбляли Алису, ты поступил бы так же.
– Какие черти? – Жером выглядел все более заинтригованным.
В разговор вмешалась Алиса:
– Чертями Шарль называет эсэсовцев, которые отвели нас на допрос в комендатуру на площади Святого Августина.
Жером побелел и вскочил с места.
– В комендатуру? Вас? И вы мне ничего не сказали! Ничего не сказали! Что произошло?
– Сейчас Шарль все расскажет. Ну же, Шарль, смелее! – подбодрила его Алиса.
– Я начну, но расскажу только до того места, как мы вышли из комендатуры, – произнес Шарль очень твердо. – Закончит Алиса.
И ему самому, и Алисе фраза эта показалась верхом безумия, они уставились друг на друга, не моргая, ошарашенные и готовые прыснуть со смеху.
– Вот как все получилось, – начал Шарль, запинаясь. – Я обещал Алисе повести ее танцевать, понимаешь, чтобы ее… ну, развлечь, что ли, и спросил у швейцара в гостинице… Знаешь гостиницу, где мы когда-то останавливались, то есть где я останавливался? Не знаешь? «Денди», на улице Риволи. Да знаешь ты, я тебе давал телефон.
– Давай ближе к делу, – перебил его Жером. – Что ты спросил у швейцара?
– Ничего. То есть я спросил у него, где можно потанцевать. Мы были в «Орленке» на улице Берри, последний крик моды. Там кого только не набилось: немцы, даже генералы, бизнесмены, один драматург, два актера, верно? – обратился он к Алисе.
Ее подчеркнуто безразличный и даже скучающий вид раздражал Шарля.
– Да, да, в самом деле, там были известные физиономии, – подтвердила она.
– Мы, значит, танцевали, – продолжил Шарль. – Что мы, кстати, танцевали? В общем, что они играли, то мы и танцевали.
– По правде говоря, – перебила его Алиса, – мы напоминали скорее благочестивых пахарей Милле, до Фреда Астера и Джинджер Роджерс нам было далеко. В первую половину вечера мы благодаря Шарлю пропахали по площадке добрых три-четыре километра без единой остановки…
– Вы преувеличиваете, – сказал Шарль, – мы же не все время так топтались, я потом наверстал упущенное.
– Да, слава богу, он немного выпил, – сказала Алиса Жерому, – немного выпил и позволил себе некоторые вариации и отклонения от маршрута. Потом, перед наступлением комендантского часа, мы пошли в гостиницу пешком, чтобы не прерывать тренировки. И тут нам попались немцы, вернее, мы им попались. Шарль, продолжайте, пожалуйста, я же обещала не вмешиваться!
– Эта женщина все искажает! – сказал Шарль Жерому. – Но ты меня знаешь, ты знаешь, что я танцую совсем недурно! Помнишь, я даже вышел в финал на конкурсе танцев… Как же он назывался, этот бал в Пантеоне? Помнишь?
– Послушай, – строго оборвал его Жером, – мне наплевать на то, как ты танцевал, меня интересует история с немцами, так что продолжай.
– Что продолжать? Ты уже все знаешь, все, – устало пробурчал Шарль. – Нас задержали, отвезли в Kommandatur, спросили, кто мы, откуда и все такое!
Я сказал, что мы идем из «Орленка», живем на улице Риволи. Они потребовали удостоверения личности, Алиса предъявила документы, из которых следовало, что она еврейка, ну, в общем, нет, что ее муж еврей, а она – нет. Тут они принялись отпускать шуточки насчет еврейской расы, скорее в стиле Геббельса, нежели Саши Гитри. А потом, – добавил он поспешно, – потом они нас отпустили, ну, там понадобилось еще засвидетельствовать, что мы добропорядочные французы и, следовательно, обожаем немцев. Вот.
– И кто же это засвидетельствовал? – спросил Жером.
– Госпожа не знаю как ее там – за Алису, а за меня мой дядя Самбра, который из Виши, заместитель Лаваля, что ли. Ты его знаешь, кретин этот, дядя Дидье. Мы с ним однажды на охоту ходили, не помнишь? Он даже и стрелять-то толком не умеет!
– Алиса, – взмолился Жером, – Алиса, он так никогда не кончит, объясните вы мне.
– Хорошо, я начну сначала, – сказала Алиса. – Из «Орленка» мы возвращались через площадь Согласия и на углу улицы Буасси-д’Англа оказались в одной подворотне с террористом, которого искали немцы. Они увидали его с нами, подумали, что мы его сообщники, и забрали нас для проверки. Один из них, посмотрев мои документы, стал грубо насмехаться над моей слабостью к Герхарду и вообще к мужчинам, подвергшимся обрезанию. Шарль возмутился и бросился на них, будто бы мы имели дело с нормальными полицейскими.
