Си, и все слал и слал в Восточное море экспедиции на поиски эликсира жизни. Он жаловался на расходы, но снова затевал походы. В самый крупный из них ушли дюжины океанских джонок, уносивших на себе три тысячи молодых мужчин и женщин. Все они не вернулись домой, судьба их осталась неизвестной. Напиток бессмертия так никто и не нашел.
Но лет через пятьдесят культура риса и железные орудия словно сами собой объявились в Японии, полностью изменив жизнь страны и попутно породив целый класс воинственных аристократов. Си утверждал, что само название «Япония» — Страна восходящего солнца — полностью отражает китайские корни ее культуры. На каком берегу нужно стоять, спрашивал Си, чтобы видеть Солнце восходящим над Японией? Словом, даже в названии ежедневной газеты, редакцию которой посетила Элли, Си видел напоминание о жизни и делах императора Циня. Элли решила, что рядом с Цинем Александр Македонский смахивает на школьного проказника, в известной мере, конечно.
Цинь свихнулся на вечной жизни, а Си — на Цине. Элли рассказала Си, как гостила у Сола Хаддена в его заоблачной резиденции, и оба они согласились, что, живи император Цинь в наши дни, искать его пришлось бы на орбите. Потом она представила Си Хаддену по видеотелефону и оставила мужчин продолжать беседу с глазу на глаз. Великолепные познания в английском языке Си проявил совсем недавно — во время передачи британской колонии Гонконг Китайской Народной Республике. Разговор затянулся, и когда «Мафусаил» опустился за горизонт, они продолжили беседу с помощью геосинхронных спутников. Им было о чем поговорить. Через какое-то время Хадден потребовал, чтобы Машина была включена в тот момент, когда «Мафусаил» будет находиться прямо над ней. В этот долгожданный миг он хотел видеть Хоккайдо сверху через телескоп.
— Как вы думаете, верят ли буддисты в Бога? — поинтересовалась Элли, когда они ехали на званый обед к настоятелю.
— По моему, они полагают, — сухо ответил ВГ, — что Бог их велик настолько, что может позволить себе не проявляться ни в чем.
Они разговаривали об Уцуми, настоятеле самого известного дзэнбуддийского монастыря в Японии. Несколько лет назад на церемонии в память 50-летия разрушения Хиросимы Уцуми произнес речь, обратившую на себя внимание всей мировой общественности. Он прекрасно разбирался в политической жизни Японии и был чем-то вроде духовника правящей партии, хотя большую часть времени проводил в монастыре и молитвах.
— Отец его тоже был настоятелем буддийского монастыря, — заметила Сукхавати.
Элли вопросительно подняла брови.
— Не надо удивляться. Им разрешается жениться… как русским православным священникам. Не правда ли, ВГ?
— Это было раньше, — рассеянно отвечал тот.
Ресторан располагался в бамбуковой роще и назывался «Унгецу» — «Луна за облаком». Вечерело. Месяц и впрямь перебрался за тучку. Их японские хозяева устроили так, чтобы других гостей не было. Элли, как и ее спутники, сняла обувь и в чулках прошла в небольшую столовую с видом на бамбуковую поросль.
Бритоголовый настоятель был облачен в расшитое серебром одеяние. Он приветствовал гостей на безукоризненном английском, позже Си шепнул ей, что китайским настоятель владеет не хуже. Окрестности располагали к отдыху, шел непринужденный разговор. Каждое блюдо казалось произведением искусства — настоящие съедобные самоцветы. Элли подумала, что новая кулинария планеты многим обязана японской традиции. Если бы, по обычаю, следовало есть с завязанными глазами, вкус блюд угодил бы самому взыскательному гостю. И наоборот, если бы на блюда можно было только смотреть, удовольствие было бы не меньшим. Ну, а видеть все это и чувствовать небом, думала Элли, просто дар Божий.
Она сидела возле Луначарского, напротив настоятеля. Ее спутники интересовались, к какому виду или хотя бы царству живой природы принадлежит то или иное блюдо. Перед орешками гинкго разговор принял серьезный характер.
—
— Чтобы обмениваться информацией, — отвечал Луначарский, казалось, полностью поглощенный палочками для еды.
— Но почему мы
— Мы потребляем ее. Информация необходима для нашего выживания. Без информации мы погибнем.
Луначарский безуспешно пытался подцепить палочками орех гинкго, выскакивавший при любой попытке донести его до рта. Он склонился, чтобы перехватить орех на полпути.
— А я думаю, — продолжил настоятель, — что к общению нас побуждает любовь или сочувствие. — Взяв пальцами ядрышко ореха гинкго, он отправил его прямо в рот.
— Значит, вы ищите в Машине сопереживание? — спросила Элли. — Не рискованно ли?
— Я могу сопереживать и цветку, — продолжал настоятель. — Я могу общаться с камнем. Уверен, у вас не будет сложностей при общении с созданиями — я правильно сказал? — из другого мира.
— Вполне могу поверить, что камни говорят, — заметил Луначарский, прожевывая орех. Он последовал примеру настоятеля. — Но я сомневаюсь в том, что камень способен понять вас. Какие могут быть у вас доказательства? Мир и так полон ошибок. Вы уверены, что не обманываете себя?
— Вполне законный научный скептицизм, — улыбнулся в ответ настоятель. С точки зрения Элли, улыбка была просто неотразима: невинная, чуть ли не детская.
— Чтобы общаться с камнем, надо постараться стать… не таким занятым. Следует не столько думать, сколько говорить. Когда я утверждаю, что общаюсь с камнем, то имею в виду не слова. Христиане говорят: «В начале было Слово». Но я говорю об общении предначальном, лежащем в основе основ.
— О Слове говорится лишь в Евангелии от Иоанна, — менторским тоном заметила Элли и укорила себя в бестактности, еще не договорив последнего слова. — В более ранних, синоптических Евангелиях этого нет. Мотив заимствован из греческой философии. Но о каком общении без слов вы говорите?
— Ваш вопрос состоит из слов. Вы просите меня словами описать нечто, не имеющее ничего общего со словами. Попробую. Есть такая японская сказка «Сон муравьев». Дело происходит в муравьином королевстве. История долгая, я не стану все пересказывать. Но смысл таков: чтобы понять муравья — стань муравьем.
— Ну, на самом деле язык муравьев имеет химическую природу, — заметил Луначарский, проницательно глянув на настоятеля. — Они наносят определенными молекулами метки, помечающие дорогу к еде. Чтобы понять муравья, нам потребуется газовый хроматограф или же масс-спектрометр. Так что нет необходимости становиться муравьем.
— Возможно, вам под силу стать муравьем только таким вот способом, — не глядя на него, возразил настоятель. — Объясните мне, зачем вам, ученым, изучать следы, оставленные муравьями?
— Энтомолог сказал бы, — предположила Элли, — чтобы понять муравьев и их общество. Познание доставляет ученым удовольствие.
— Это просто другой способ признаться в любви к муравьям.
Элли слегка пожала плечами.
— Да, но те, кто платит энтомологам, скажут иначе. Они скажут, что хотят управлять муравьями, уметь изгонять их из любого жилья… Или глубже понять агробиологию почвы. Биологические методы безопаснее пестицидов. Едва ли здесь можно усмотреть любовь к муравьям.
— Скорее нашу заинтересованность, — заметил Луначарский. — Пестициды ядовиты и для людей.
— Зачем вспоминать о пестицидах во время такого обеда? — возмутилась сидевшая напротив Сукхавати.
— Помечтаем о муравьях в иное время, — негромко сказал настоятель, улыбнувшись Элли той же неотразимой и невозмутимой улыбкой.
Обувшись с помощью метровой длины рожков, они пошли к маленькой стайке автомобилей, а официанты и хозяин ресторана улыбались и церемонно кланялись. Элли и Си смотрели, как настоятель садится в лимузин вместе с кем-то из хозяев-японцев.
