– Всему есть предел, – раздумчиво подхватил Симон. Он почувствовал себя погрязшим в мечтах, в бессмыслице. Будто он не спал дней десять, не ел, умирает от жажды.
– Вы что, издеваться надо мной вздумали?
– Нет, – ответил Симон. – Простите, пожалуйста, я приложу все старания.
Пятясь задом, он вышел из кабинета, сел за стол и, не замечая удивленного взгляда мадемуазель Алис, обхватил голову руками. «Что это со мной? – думал он. – Да что же это со мной?» Он пытался вспомнить: детство, проведенное в Англии, студенческие годы, увлечение, да, увлечение в пятнадцать лет подругой матери, которая и просветила его в течение недели; легкая жизнь, веселые друзья, девушки, дороги под солнцем… все кружилось в памяти, и ни на чем он не мог остановиться. Возможно, ничего и не было. Просто было ему двадцать пять лет.
– Да не расстраивайтесь вы, – сказала мадемуазель Алис. – Вы же знаете, он отходчивый.
Он не ответил. Он рассеянно чертил карандашом по бювару.
– Подумайте о вашей подружке, – продолжала, уже встревожившись, мадемуазель Алис. – А еще лучше – о деле Гийо, – поправилась она.
– Нет у меня никакой подружки.
– А как же та, с которой вы встретились нынче утром, как ее зовут?
– Не знаю.
И верно, он не знал даже ее имени. Ничего не знать о ком-то в Париже – уж одно это было чудесно само по себе. Было нечаянной радостью. Существует кто-то, про кого можно придумывать круглые сутки все, что заблагорассудится.
Растянувшись на кушетке в гостиной, Роже, усталый, медленно покуривал сигарету. Мало того, что он провел утомительный день на дебаркадере, следя за прибытием грузовиков, – когда он уже совсем собрался идти завтракать, пришлось срочно выехать на Лилльское шоссе, где произошла авария, которая обойдется ему в сто с лишним тысяч франков. Поль убирала со стола.
– Ну а как Тереза? – спросил он.
– Какая Тереза?
– Мадам Ван ден Беш. Сегодня утром я, бог знает почему, вдруг вспомнил ее имя.
– Все устроилось, – ответила Поль. – Я займусь ее квартирой. Я тебе нарочно ничего не сказала, я же знаю, что у тебя куча неприятностей…
– Значит, ты полагаешь, что я способен огорчиться, узнав, что у тебя больше нет неприятностей. Так, что ли?
– Нет, я просто подумала, что…
– Ты, Поль, очевидно, считаешь меня чудовищным эгоистом?
Он сел на диван, уставился на нее своими голубыми глазами; вид у него был свирепый. И ей же еще придется его успокаивать, клясться, что он лучший из людей – в известном смысле это было правдой – и что он дал ей много счастья. Она подсела к нему.
– Ты не эгоист. Ты слишком занят своими делами. Естественно, ты о них и говоришь…
– Нет, я хочу сказать: в отношении тебя… Считаешь меня чудовищным эгоистом?
Он понял вдруг, что думал об этом целый день, очевидно, с тех самых пор, как накануне оставил ее у подъезда и заметил ее смятенный взгляд. Она колебалась: ни разу еще он не задавал ей такого вопроса, и, возможно, сейчас-то и наступила минута для откровенной беседы. Но сегодня она чувствовала себя уверенно, в хорошем настроении, а у него такой усталый вид… Она не решилась.
– Нет, Роже, не считаю. Правда, бывают минуты, когда я чувствую себя немножко одинокой, не такой уж молодой, не всегда могу за тобой угнаться. Но я счастлива.
– Счастлива?
– Да.
Он снова прилег на диван. Она сказала «я счастлива», и тот третьестепенный вопрос, который мучил его целый день, отпал сам собой. Вот и хорошо.
– Послушай-ка, все эти случайные истории, они… словом, ты отлично знаешь им цену.
– Знаю, знаю, – подтвердила она.
Она поглядела на него, на его закрытые глаза; какой он все-таки ребенок. Лежит себе на диване, такой большой, такой грузный, и спрашивает совсем по-детски: «Ты счастлива?» Он протянул к ней руку, она взяла ее в свои и села рядом. Он все еще не открывал глаз.
– Поль, – произнес он. – Поль, ты ведь знаешь, без тебя, Поль…
– Знаю…
Она склонилась над ним, поцеловала в щеку. Он уже спал. Неуловимым движением он высвободил руку из рук Поль и положил ладонь себе на сердце. Она открыла книгу.
Через час он проснулся, очень оживленный, взглянул на часы и категорически заявил, что самое время идти танцевать и пить, чтобы забыть все эти чертовы грузовики. Поль клонило ко сну. Но если Роже заберет себе что-то в голову, никакие доводы не помогут.
Он привез ее в незнакомый ресторан, подвальчик на бульваре Сен-Жермен, имитирующий внутренним убранством уголок сквера, весь в пятнах теней, в грохоте бразильских напевов проигрывателя.
– Не могу я каждый вечер ходить по ресторанам, – сказала Поль, присаживаясь к столику. – На кого я буду завтра похожа. Уже и сегодня утром я еле встала.
Тут только Поль вспомнила о Симоне. Она совершенно о нем забыла. Она повернулась к Роже.
– Вообрази, сегодня утром…
Но не успела докончить фразу. Перед ней стоял Симон.
– Добрый вечер, – сказал он.
– Познакомьтесь, мсье Ферте, мсье Ван ден Беш, – представила их друг другу Поль.
– Я вас искал, – заявил Симон. – И нашел – это хорошее предзнаменование.
И, не дожидаясь приглашения, он опустился на стул за их столик. Роже сердито выпрямился.
– Я вас повсюду искал, – продолжал Симон. – И уже думал, не пригрезились ли вы мне.
Глаза его блестели, он сжал рукой локоть Поль, которая от изумления не могла выговорить ни слова.
– Вы, очевидно, ошиблись столиком? – спросил Роже.
– Вы замужем? – воскликнул Симон. – А я-то думал…
– Он мне надоел, – громко сказал Роже. – Сейчас спроважу его.
Симон посмотрел на Роже, оперся локтями о край стола, обхватив голову руками.
– Вы правы, прошу меня извинить. Кажется, я выпил лишнее. Но сегодня утром я обнаружил, что ничего не делал всю свою жизнь. Ничего.
– Тогда займитесь чем-нибудь приятным и убирайтесь.
– Оставь его, – тихонько попросила Поль. – Он просто несчастен. Всем случалось выпить лишнего. Это сын твоей… как бишь ее… Терезы.
– Сын? – с удивлением переспросил Роже. – Этого только не хватает.
Он нагнулся. Симон бессильно уронил голову на руки.
– Очнитесь, – сказал Роже. – Давайте выпьем вместе. Вы нам расскажете о ваших бедах. Пойду за стаканами, а то тут до ночи можно просидеть без толку!
Поль развеселилась. Она заранее предвкушала беседу Роже с этим юным сумасбродом. Симон поднял голову и посмотрел вслед Роже, с трудом пробиравшемуся между столиками.
– Вот это мужчина, – сказал он. – А! Каков? Настоящий мужчина. Ненавижу всех этих здоровяков, мужественных, здравомыслящих…
– Люди гораздо сложнее, чем вам кажется, – сухо возразила Поль.
– Вы его любите?
– Это уж вас не касается.
Прядка волос спадала ему на глаза, в пламени свечей резче вырисовывались черты лица: он был поразительно хорош. Две женщины за соседним столиком смотрели на Симона с каким-то даже блаженным выражением.
– Простите, пожалуйста, – проговорил Симон. – Вот странно: я с самого утра все время извиняюсь. Знаете, я думаю, что я просто ничтожество.
