роли Мефистофеля. Жиль расхохотался.
– Ты все ставишь под вопрос. Ты, значит, намереваешься перевернуть всю мою жизнь?
– Мне кажется, что с моей жизнью ты не слишком-то церемонился, – миролюбиво ответила Натали.
Она смотрела на него, улыбаясь и полузакрыв глаза. Может быть, она и боялась всех этих людей в клубе, но уж его-то она, во всяком случае, нисколько не боялась.
– Ты женщина суровая и жестокая, – сказал он. – Ты ничего не боишься. А кроме того, ты пьяница. А кроме того, бесстыдница, – сказал он в заключение, тормоша ее. – Надо познакомить тебя с Жильдой.
– А кто такая Жильда?
Но он уже думал только о ней и не имел ни малейшего желания говорить о Жильде. Все же он успел пробормотать:
– Развратница.
– О-о-о! – воскликнула она. – Все женщины могут быть развратницами. Я ведь тоже, ты знаешь... Но это ничего не значит... Когда любишь, наслаждение...
– Молчи, болтунья, – сказал он.
Пообедали они у Липпа очень поздно. Жиль и тут повторил вчерашнюю церемонию «представления», но уже весьма непринужденно. Через три дня он начнет работать в новой должности, его любовница красива, к нему пришло счастье. И он с удивлением думал: как могло случиться, что всего три месяца назад он был таким жалким, трепещущим, полным отчаяния существом? Он, должно быть, дошел до точки, не отдавая себе в этом отчета. А теперь весь мир принадлежал ему. По этому поводу следовало выпить шампанского. Запивать шампанским сосиски с тушеной капустой – сущий идиотизм, но они выпили шампанского.
Потом пошли вдвоем в соседний кинотеатр на какой-то дурацкий фильм, и Жиль весь сеанс нашептывал глупости на ухо Натали, к глубочайшему ее возмущению, так как она ко всякому зрелищу относилась с детским вниманием и серьезностью. Недаром она уже три дня приставала к Жилю с просьбой сводить ее в театр на «интеллектуальную» пьесу, как говорили, отличную, но при одной мысли о ней у Жиля кровь стыла в жилах. Он уже несколько лет не был в театре и вообще терпеть не мог заранее запланированных развлечений; он смеялся над «провинциализмом» Натали, как он это называл.
– Ну зачем спешить? Успеется, – говорил он. – Ты же не на одну неделю приехала в Париж. Вовсе не обязательно все пересмотреть за неделю, чтобы рассказывать потом лиможским дамам- благотворительницам.
– Да мне все это по-настоящему нравится, – возражала она. – Как ты не понимаешь? И мне хотелось бы именно с тобой потом это обсуждать.
– Мне, кажется, попалась интеллектуалка. Весело, нечего сказать.
– Я от тебя никогда этого не скрывала, – отвечала она без тени улыбки, зато он хохотал до упаду, представив себе свою любовницу Натали с ее горячей, требовательной страстью превратившейся вдруг в интеллектуалку.
Но иногда он изумлялся, заметив по какой-нибудь мелочи, что она обладает куда более глубокой и широкой культурой, чем он. Разумеется, в провинции у тридцатилетней дамы достаточно времени для чтения, но ей действительно «все нравилось», и, когда он, устав от спора, отделывался парадоксом или модными общими местами, она с каким-то негодующим удивлением набрасывалась на него, словно он вдруг оказывался недостойным самого себя.
– Детка, я же не очень интеллигентный человек, – отвечал он (хотя убежден был в противном), – принимай меня таким, каков я есть.
– А ты мог бы стать интеллигентным человеком, – холодно возражала она, – если бы пользовался своим интеллектом не только в сугубо личной жизни. Тебя ничто не интересует. Удивляюсь, как это тебя еще держат в газете.
– Потому что я трудолюбив, исполнителен и быстро печатаю на машинке.
Натали пожимала плечами и смеялась, но какая-то досада звучала в ее смехе. Впрочем, когда дело доходило до таких споров, Жиль приходил в восторг, он просто обожал, чтобы его «бранили». Все это кончалось, разумеется, словами любви, объятиями, и Жиль, подчиняя ее своей власти, прерывистым от страсти голосом спрашивал, приятно ли Натали быть со своим глупым любовником. Оба они еще были в той чудесной поре счастья, когда влюбленные обожают ссориться и даже представить себе не могут, что их нежные ссоры станут зачатками, предвестниками куда менее веселых столкновений.
Глава 4
Впервые за два месяца работы в новой должности Жилю захотелось выпить в одиночку стакан вина в каком-нибудь баре, перед тем как вернуться домой. Право же, приятно вообразить себя молодым человеком, и к тому же свободным, зная, что тебя любит женщина, в которой ты уверен, которая где-то ждет тебя. Парижские кафе – это бездны для одиноких неудачников, а для счастливых любовников они – трамплины. Жиль отнюдь не спешил, даже нашел время поболтать с барменшей и просмотреть вечерние газеты. Он не задавался вопросом, почему не сразу идет домой, – он просто был признателен Натали за то, что благодаря ей эта нелепая нарочитая задержка в пути была как бы счастливым и многозначительным образом свободы. Ведь человек бывает свободен только соотносительно с кем-то. И если это чувство он испытывал в дни счастья, то такая свобода – наиприятнейшая в мире. В тот день Жиль хорошо поработал, вечером предстоял ужин в ресторане, на который Фермон пригласил их с Натали и Жана с Мартой. Еще неизвестно, пожалует ли на обед жена Фермона. Весьма вероятно, что нет, поскольку Жан и Жиль приглашены были с любовницами. Жилю следовало поторапливаться, надо еще заехать домой переодеться. Однако в этом баре он испытывал сейчас такое приятное чувство беззаботности, что хотелось его продлить. Натали, несомненно, уже вернулась, немного усталая от непрестанных походов, в которых она с неохладевающей страстью открывала для себя Париж, его музеи, старинные кварталы, к чему Жиль относился скептически. Она знала теперь такие улицы, кафе, картинные галереи, о которых он никогда и не слыхал, и он уже не без тревоги задавал себе вопрос, когда же она кончит свое изучение города. И что она тогда будет делать? Каждый вечер они ужинали в ресторане, случалось, ходили в клуб, но там Натали выказывала полное равнодушие к «интересным людям», с которыми он ее знакомил, делая исключение только для Никола – к нему она относилась как-то по-русски жалостливо. Впрочем, Жиль с удивлением заметил, что этот жирный болван Никола оказался человеком весьма начитанным, что он неглуп и высказывает довольно тонкие суждения, когда более или менее трезв, и что он прямо на глазах все больше влюбляется в Натали. В конце концов получалось довольно забавно: вместо того чтобы сплетничать о нравах модного актера, говорили о нравах персонажей Золя, и хотя Жиль не надеялся услышать тут ничего нового, все же он кое-что узнавал. Натали страстно возмущалась тем позорным обстоятельством, что Никола не может найти проницательного продюсера, который рискнул бы для него тремястами миллионами франков: просто чудо, что такой талантливый человек не озлобился из-за этого. Жилю, покоренному простодушием Натали, не хотелось объяснять ей, что Никола, как это всем известно, – заядлый лодырь, безнадежный алкоголик, безуспешно прошедший шесть курсов лечения, и что он уже десять лет полный импотент во всех смыслах этого слова. Иногда к ним присоединялся Жан со своей волоокой Мартой, явно пугавшейся, будто неприличия, и самой Натали, и ее разговоров: по мнению Марты, женщине положено только слушать и молчать. Да и в глазах Жана появлялась досада – по-видимому, он тоже был недоволен. Но Жиль знал, откуда шло это недовольство: пятнадцать лет они с Жаном разговаривали через головы покорных пленительных женщин, и то, что между ними вдруг появилась женщина не только пленительная, но и с живым умом, могло вызвать у него только ревность. А такая ее разновидность, как дружеская ревность, пожалуй, страшнее любой другой. Но Жиль благодушно и даже с некоторой гордостью слушал, как Натали задает вопросы, подает реплики, возражает – иной раз резко, – хотя и не теряет спокойствия. Через час, через два она будет принадлежать ему, покорная, любящая, и так будет всегда, и этого ему более чем достаточно. Он знал, что еще немного – и Минерва превратится в пылкую любовницу. Конечно, она еще не носит экстравагантных пижам и высоких сапожек, как Дианы-охотницы из их клуба, но ее гордая головка, ее зеленые глаза, какая-то сдержанная страсть во всем облике заставляли забыть и ее простенькое черное платье, и вышедшие из моды ожерелья, с которыми она упорно не желала расставаться. Жиль даже испытывал какое-то эротическое волнение, слушая, как эта молодая и в чем-то чуть старомодная женщина темпераментно рассуждает о Бальзаке, как эта благовоспитанная дама, говорившая «вы» всем этим веселым полуночникам, беззастенчивым сплетникам, сегодня же, через несколько часов, будет лежать в его объятиях, нагая и, несомненно, более смелая в любви, чем любая из этих ультрасовременных девиц. К тому
