голову, потому что ей очень нравилось гладить его мягкие волосы.
– Прошу прощения, – со стыдом сказал Эдуар. – Я так одинок, и так давно одинок…
– Я знаю, что это такое, – сказала Фанни не подумав.
– А Ален… – начал Эдуар.
Но остановился, вдруг вспомнив, как странно вел себя Ален и как внезапно он исчез. Фанни казалось, что Эдуар в курсе дела. Она принялась рассказывать ему о безумии мужа и опомнилась, только когда увидела, что Эдуар оцепенел, пораженный услышанным. Оцепенение, впрочем, было довольно оскорбительным. Он окаменел от мысли, что его дядя мог любить и страстно желать Беатрис. Поняв свою неловкость, он подумал о том, как опечалил Фанни, и схватил ее за руку. Эдуар сидел в шезлонге у ее колен; он был совершенно измучен тоской. Он потянулся к ней, положил голову ей на плечо, и Фанни отложила вязанье.
Эдуар задремал. Фанни погасила свет, чтобы ему легче было уснуть. Она не двигалась, едва дышала, равномерное дыхание молодого человека щекотало ей шею. Она была немного взволнована, но старалась не думать об этом.
Через час Эдуар проснулся. Было темно, голова его лежала на плече у женщины. Первым его жестом был жест мужчины. Фанни прижалась к нему. Один жест повлек за собой другой. На рассвете Эдуар открыл глаза. Он был в незнакомой постели; на уровне своих глаз он увидел старческую руку, унизанную кольцами. Он закрыл глаза, потом встал и тут же ушел. Фанни сделала вид, что спит.
Наутро Жозе позвонила Бернару. Она сказала ему, что ей нужно поговорить с ним, и он тут же все понял. Впрочем, он всегда это понимал и удивился собственному спокойствию. Она была нужна ему, он любил ее, а она его не любила. Эти три предложения были последними звеньями в цепи его мучений и слабостей, и ему теперь долго придется освобождаться от них. Три дня в Пуатье – единственный подарок этого года, когда он, благодаря тому, что был счастлив, почувствовал себя мужчиной. Несчастье не учит ничему, а все отверженные – уроды.
Дождь лил как из ведра; все говорили, что весна эта не похожа на весну. Бернар шел на последнее свидание с Жозе; подойдя, он увидел, что она уже ждет его. Все происходило так, словно он и раньше всегда представлял себе эту сцену.
Они сидели на скамейке, без конца шел дождь, оба чувствовали смертельную усталость. Она говорила ему, что не любит его, он отвечал, что это не имеет значения, и убогость слов наполняла их глаза слезами. Это было на одной из лавочек на площади Согласия, среди вечного и нескончаемого потока автомобилей. И огни города там такие жестокие, какими бывают воспоминания детства. Они держались за руки, Бернар склонялся к лицу Жозе, залитому дождем, а его лицо было залито страданием. И поцелуи, которыми они обменивались, были поцелуями страстных любовников, потому что жизнь не удалась у обоих, и им это было безразлично. Нельзя сказать, что они не любили друг друга. И промокшая сигарета Бернара, которую он тщетно пытался закурить, была метафорой из жизни. Потому что никогда не суметь им быть счастливыми, и они уже знали это. И оба смутно понимали, что и это им все равно. Ну совсем все равно.
Неделю спустя после вечера, проведенного у Фанни, Эдуар получил ультимативное требование заплатить портному. Последние франки он истратил на цветы для Фанни, над которыми она плакала, чего он, разумеется, не узнал. У Эдуара был только один спасительный выход, но он к нему уже прибегал: обратиться к Жозе. Утром в субботу он зашел к ней. Ее не было дома, зато он застал Жака, который был по уши погружен в свои медицинские книги. Он сказал Эдуару, что Жозе придет к обеду, и вернулся к своим занятиям.
Эдуар ходил взад-вперед по гостиной в отчаянии от того, что нужно ждать. Решимость его улетучивалась с каждой минутой. Он уже придумывал какой-нибудь предлог для оправдания своего визита, но тут Жак пришел к нему, рассеянно поглядел на него и сел напротив, предложив ему «Голуаз». Молчание становилось невыносимым.
– Что-то у вас вид невеселый, – сказал наконец Жак.
Эдуар покачал головой. Жак смотрел на него с симпатией.
– Меня это, конечно же, не касается. Но я, пожалуй что, вряд ли когда видел такого растерянного человека.
Еще немного, и он бы восхищенно присвистнул. Эдуар улыбнулся ему. Жак был ему симпатичен. И совсем не похож ни на театральных юношей, ни на Жолио, и Эдуар снова почувствовал себя молодым человеком.
– Женщины, – лаконично ответил он.
– Бедняга, – сказал Жак.
Была долгая пауза, каждый вспоминал свое. Жак кашлянул:
– Жозе?
Эдуар отрицательно покачал головой. Ему вдруг захотелось произвести впечатление на собеседника:
– Нет. Актриса.
– Не знаю, что это такое.
И добавил:
– Должно быть, еще того не легче.
– О да, – сказал Эдуар.
– Пойду спрошу, нельзя ли выпить по стаканчику.
Жак поднялся и, проходя мимо Эдуара, дружески, даже, пожалуй, слишком сильно хлопнул его по плечу и вскоре вернулся с бутылкой бордо. Когда возвратилась Жозе, оба были чем-то очень довольны, говорили друг другу «ты» и болтали о женщинах.
– Здравствуйте, Эдуар. Вы что-то плохо выглядите.
Ей нравился Эдуар. Он всегда был трогательно безоружен.
– Как поживает Беатрис?
Жак сделал ей большие глаза, и Эдуар заметил это. Они все посмотрели друг на друга, а Жозе рассмеялась.
– Я так понимаю, что дела ваши не очень хороши. Почему бы вам с нами не пообедать?
После обеда они вместе гуляли по лесу, разговаривая о Беатрис. Эдуар и Жозе шли под руку по аллеям, а Жак то и дело забирался в кусты, бросался шишками, изображал лесовика. И время от времени, подходя к ним, заявлял, что эта Беатрис заслуживает хорошей шлепки, и все тут. Жозе смеялась, а Эдуар понемногу приходил в себя. В конце концов он признался, что ему нужны деньги, и Жозе сказала, что вот уж по этому поводу он может не беспокоиться.
– Чего мне, кажется, больше всего не хватает, – сказал, краснея, Эдуар, – так это друзей.
Как раз в этот момент подошел Жак и сказал, что если это касается и его, то тут, во всяком случае, дело решенное. Жозе высказалась еще более горячо. С этих пор вечера они проводили вместе. Были очень расположены друг к другу, молоды и довольно счастливы.
И тем не менее, хотя Жозе и Жак каждый день подбадривали Эдуара, они же вгоняли его в отчаяние. Исходя из того, что он рассказал им о своих взаимоотношениях с Беатрис в последнее время, они сделали вывод, что для него все потеряно. Тогда как сам Эдуар вовсе не был в этом уверен. Он виделся иногда с Беатрис между репетициями, и она в зависимости от своего настроения то говорила ему «моя лапочка», а то и вовсе не смотрела на него и выглядела очень утомленной и рассеянной. Эдуар решил выяснить отношения, хотя выражение это казалось ему каким-то фальшивым.
Он нашел Беатрис в кафе напротив театра. Она была еще красивее, чем всегда, потому что устала, а ему так нравилась ее бледность, ее трагическая и благородная маска. Этот день у нее был «рассеянный», Эдуар, конечно, предпочел бы «нежный», тогда у него был бы хоть какой-то шанс услышать, что она ответит: «Ну конечно, я люблю тебя». И все-таки он решился наконец объясниться с ней:
– Работа над пьесой идет хорошо?
– Мне придется репетировать все лето.
Беатрис торопилась уйти. Жолио должен был быть на сегодняшней репетиции. Она до сих пор так и не знала, любит ли он ее, испытывает ли к ней влечение, или она для него просто актриса.
– Мне надо кое-что сказать вам, – произнес Эдуар.
Он склонил голову. Она увидела его макушку, его тонкие волосы, которые так любила гладить. Но
