– Боже мой! Девочки, он сказал, что наши наступают…
– Где? Где сейчас наши? Спроси его…
Меня отталкивают. Налезая друг на друга, стараются заглянуть в щель.
Но бельгийца уже след простыл. Мимо вагона проходит часовой, и мы затихаем. Шепотом я повторяю: «Русланд, браво! Очень браво!» – и смеюсь.
– Надо бы хлебца у него попросить, – вздыхает Надя.
– И воды, – говорит другая. – Да как передашь?
– Когда по Минску пленных вели, – вспоминает Фрося, – наши бабы ловчили… Не боялись…
– То наши, – замечает Маша-черная, – а тут зараз Бельгия, завтра Франция…
– Все-таки надо было попросить, – настаивает Надя.
Лучше бы не начинали этого разговора. Пока не думаешь о еде, есть не хочется. Теперь уставились на меня злыми глазами. Почему не попросила? Что я могла сделать? Только и успела спросить, куда нас везут… Завтра Франция. Дальше везти некуда… А вдруг и по Франции будут таскать несколько дней?.. Кто выдержит? Смотрю на подруг, а у самой голова кружится и в ушах странный металлический лязг…
– Ой! Что это? – почти кричит Маша-черная.
Вверху, под самой крышей, маленькое окошечко, зарешеченное колючей проволокой. Снаружи кто-то пытается железной палкой раздвинуть решетку. Проволока натянута туго, крест-накрест. Поддается не сразу… Молча следим, как в центре окошка расширяется дыра. Мы не знаем, зачем это делается, и многие испуганно жмутся к противоположной стене. Наконец в дыру просовывается сверток в бумаге.
Сверток застревает, зацепившись за колючку, снаружи его стараются протолкнуть… Мы ничем не можем помочь. К окну нельзя подходить, охрана стреляет без предупреждения, да и нет ни у кого сил дотянуться.
Не отрывая глаз ждем… Качнувшись, сверток медленно развернулся. Бумага повисла вверху, а на пол упал бутерброд. Два куска белого хлеба, белого, как вата. У нас такого никогда не выпекали. И ветчина, самая настоящая, розовая с тонким ободком сала… Меня удивило: почему никто не бросается к хлебу? Не верят. Еще не верят глазам своим. Боятся провокации. А из окна падают новые свертки, целлофановые пакетики, сыр в серебряной упаковке…
Сейчас бросятся на них. Передавят слабейших и сами подавятся, глотая куски… Ну, кто первая?
Я вскочила раньше других. Успела отшвырнуть в угол бутерброды, загородила собой… В тот же миг за стеной пронзительно затрещал полицейский свисток, прогремел топот ног. Вероятно, по платформе убегали бельгийцы-железнодорожники. Громко, совсем рядом, выкрикивал ругательства немецкий охранник…
Это-то и подстегнуло несчастных. Скорей! Скорее, пока не ворвались полицаи, не отняли хлеб… Не поднимаясь, на четвереньках женщины подползли ко мне. Я взмахнула все еще бывшей в руке ручкой бидона:
– Назад! Не сметь!..
Сейчас я не смогла бы так грозно крикнуть, а тогда… Откуда сила взялась? Они остановились… Но медлить нельзя. Меня могут отбросить, смять. Я это чувствовала, слышала тихий, многоголосый стон, похожий на вой…
– Надя, Маша, ко мне!
Не позови я на помощь, не знаю… Могли подумать, что я хочу себе первой… Трудно понять, что могли решить эти, дошедшие до последней грани, несчастные.
– Молодец, Любка, – сказала Надя, становясь рядом со мной, – командуй!
Десятки молящих и злых, жалких и испуганных глаз смотрели на меня.
– Разделим поровну, – объявила я, задыхаясь, – не доверяете, назовите других…
Я смотрела в их страшные лица, уже не боясь. Нас трое стоят заслоном. Я втрое сильней каждой…
– Дели, – послышался дрожащий голос.
– Скорей дели, Любочка… Милая, тебе доверяем…
– Сестрица… я тут, – сквозь слезы просит кто-то из дальнего угла, – сил нету… Не забудь… про меня…
Вот что они мне ответили… Не в три, а в тридцать три раза я стала сильней. Вернулось «Любино счастье». Я действовала, распоряжалась, смеялась и плакала.
Конечно, никто не был сыт. Теперь голод даже острее нас мучил. Но мы получили больше, чем хлеб. Ты понимаешь?
Помню, Маша-черная, отщипывая по крошке от своей пайки, сказала:
– Это ж надо, бельгийцы, иностранцы и… Вот тебе раз.
– А что иностранцы? – заметила Надя. – Такие же люди…
– Такие, да не такие, – возразила Маша. – У них и король и королева; одним словом, монархия…
Я сказала:
– А может, те, кто нам бросил, – коммунисты…
– Знаем мы ихних коммунистов, – со злой усмешкой ответила Маша. Она всегда, когда говорила о ком- либо мало знакомом, вроде чуть-чуть насмехалась. – Мало их, что ли, было в Германии. А пришел Гитлер, мы одни против остались…
